знать, даже машинисты эшелонов не имели понятия, какой они везут груз. Составы охраняли очень тщательно – секретное сопровождение, а на платформах стояли зенитные орудия. Сокровища везли на Урал, доставили всё в полном порядке.
В Свердловске ценности разместили в Картинной галерее, в костёле Зачатия святой Анны и в Ипатьевском доме. Сотрудники галереи рассказывали, что все залы были полностью заставлены ящиками, коробками, свёртками. Странные чувства испытывали музейщики, когда входили в залы и подходили к этим таинственным ящикам: мысли о том, что там, в глубине, хранится величайшее творение гениев, конечно, беспокоили и возбуждали воображение – чувствовалось присутствие в обычной жизни чего-то иного, великолепного, грандиозного. Возможно, эти мысли и чувства помогали легче переносить, преодолевать житейские трудности.
В Свердловском музее началась удивительная жизнь: все обо всём догадались, но делали вид, что ничего особенного не происходит – штатная военная ситуация. На втором этаже разместили картины, а на первом – тяжёлые скульптуры. «Гостей» охраняли: возле ящиков круглые сутки дежурила вооружённая охрана, помогала местная милиция.
Коллекция Эрмитажа жила в Свердловске до октября 1945 года. С этого времени её стали отправлять обратно в Ленинград. Художник Виталий Волович вспоминал: «Я тогда был студентом художественного училища, и нас попросили помочь. Мы, конечно, согласились, о тайне музея догадывались, и нам очень хотелось прикоснуться к эрмитажным сокровищам. Нас было человек десять, мы пришли: улица Вайнера, где располагался наш Свердловский музей, была заполнена солдатами, машинами, милицией. Окна музея распахнуты, рядом лежали мешки с песком – ими во время войны закладывали окна. Мы с удовольствием, даже с нетерпением, включились в процесс: выносили ящики и грузили в машины, самые большие приходилось выносить через окна. Мы подошли к огромному ящику, взялись дружно за него, как вдруг к нам подбегает сотрудник музея: “Мальчики, ради бога, осторожней! Здесь – ‘Возвращение блудного сына’. Здесь – Рембрандт!” У нас ноги подкосились от волнения, чуть сознание не потеряли от восторга… Через много лет я приехал в Эрмитаж, долго стоял перед этой картиной, и было такое чувство, что я кровно связан с ней – я нёс на руках “Блудного сына”».
«До победы надо было дожить. Часть коллекции Эрмитажа разместили в костёле и в Ипатьевском доме, – рассказывала дочка сотрудницы Отдела Востока Эрмитажа София Кочетова. – Эрмитажные ящики хранились в комнатах второго этажа, в них с 30 апреля по 17 июля 1918 года жила семья Николая II. Последняя по периметру комната – пустая. Странное чувство – одна стена комнаты была в выбоинах, как будто кто-то долбил её или ковырял чем-то острым. Говорили, что здесь царей и “порешили”. И теперь, когда я останавливалась возле неё, становилось страшно, даже жутко – казалось, что слышатся стоны, шёпоты, крики. Однажды мама спускалась по лестнице и увидела стоящего мужчину у стены – закричала и в ужасе побежала наверх. Утром уборщица со смехом рассказывала, что забыла предупредить: из хранилища вытащили муляж каторжника. Все рассмеялись, но всё равно ходить по дому было очень страшно» [44].
Свердловск приютил не только драгоценные коллекции, но и другие сокровища Эрмитажа – людей, учёных, сотрудников музея во главе с Владимиром Левинсон-Лессингом. Им для работы смогли выделить маленький кабинет – тесно, душно, неудобно, но люди работали, продолжали свои научные исследования. Не было никаких жалоб, капризов, скандалов. С ними было очень интересно общаться: разговоры велись не об ужасах войны, а о науке, о новых проектах, об искусстве, о литературе. Эрмитажники бесплатно читали лекции для всех желающих, а их было много – полные залы. Люди сидели даже на полу, благодарно слушали выдающихся учёных и наслаждались. Страх, отчаяние потихоньку тускнели и отступали. Искусство – очень сильное лекарство, от многих бед и ран спасает.
Для нас Екатеринбург – земля священная: здесь жили наши сокровища – люди и коллекции. Они были спасены. Помнить нужно не только о великих подвигах и свершениях, помнить нужно о жизни людей обыкновенных – тех, без кого невозможны были бы подвиги и победы. Сейчас трудно представить эту жизнь, но необходимо помнить: было так, и всё-таки выжили, всё-таки вопреки всему справились.
Жили трудно. Главные вопросы: где людям жить, как питаться? Многих подселили в квартиры и дома местных жителей. Подсчитали: по плотности заселения приходилось примерно полтора-два метра на человека. Уплотняли жёстко: по несколько семей в одной комнате. Возникали, конечно, бытовые конфликты, сложные ситуации на каждом шагу: кто-то принимал ленинградцев радушно, кто-то мрачно терпел, кто-то скандалил – всё было. Разным людям надо было научиться жить вместе и по возможности мирно. Девочка Лёля вспоминала мальчика, который приехал из Ленинграда: его называли Ботвинник-толстяк. Он плакал. Детям объясняли: он не толстый, он от голода опух. Местные дети такого не видели, даже представить не могли, что такое возможно. Через некоторое время мальчик пришёл в норму, начал общаться, играть с другими детьми, ожил. Постепенно через детей стали привыкать друг к другу и взрослые.
С продуктами тоже было сложно, не хватало самого элементарного. Но были и особенности: на Урале делали шоколад, но его никто в городе не видел – он был для лётчиков. О шоколаде только мечтали. Пришла весна, и сотрудникам Эрмитажа по особому распоряжению выделили землю в ближайшем колхозе – можно было посадить овощи. Кроме того, колхоз предложил учёным подрабатывать на ферме, в коровнике, развозить корм для скота, сажать овощи, землю обрабатывать. Платили натурой – хлебом, яйцами, молоком, иногда – очень редко – мясом. Питались, конечно, крайне плохо: хлеба не хватало – выдавали строго по карточкам. Лебеда, очистки картофеля, овёс, ячневая крупа, горох – вот о чём люди мечтали. А самое большое лакомство – жмых – льняное семя, из которого выжали масло (масло шло в производство).
Сотрудники Эрмитажа были вынуждены писать письма с просьбами прикрепить их к столовым закрытого типа, так как цены на продукты сильно взлетели: на ржаную муку – в 125 раз, на картошку – в 71 раз, на молоко – в 140 раз. Каждый месяц выдавались карточки, но правила пользования часто менялись, в очередях приходилось стоять часами. Кроме того, отоваривались карточки неаккуратно и нерегулярно: вместо мяса могли выдать яйца, вместо сахара – мороженое или жидкое какао. Молочные продукты надо было покупать на рынке, а цены высокие: 1 литр молока – от 50 до 90 рублей, картофель – 60–70 рублей, а зарплата – 360–400 рублей. Буханка хлеба стоила 218 рублей, а ещё нужно было платить за дрова, за жильё, за свет. Театры и кинотеатры продолжали работать, и люди приходили – они были готовы обменять драгоценный хлеб на билеты. Например, билет в кино равнялся кусочку хлеба.
Эрмитажники активно жили и работали, несмотря на холод, голод, слабость и страх: читали лекции в школах, госпиталях, в колхозах, а научный сотрудник Валентина Николаевна Березина зимой 1942 года прикрепилась в должности лектора к санитарному поезду. Учёные читали лекции студентам Свердловского государственного университета: Анна Алексеевна Передольская – курс по античному искусству, Александр Александрович Иессен – основы археологии, Алиса Владимировна Банк – историю византийского искусства.
Эрмитаж старался уберечь и детей своих сотрудников: в самом начале войны на базе эрмитажного детского сада был организован интернат – дети от двух до пятнадцати лет. Всего собралось 146 ребят. 6 июля 1941 года дети вместе с руководителем интерната Любовью Владимировной Антоновой и несколькими воспитателями отправились в деревню Искробол Ярославской области. Дорога была тяжёлой… Эшелон перевозил больше двух тысяч человек: ехали почти стоя, не хватало воды, много мучений пришлось вытерпеть. Из письма Любови Антоновой:
«Дорогие товарищи!
146 ребят живы и здоровы, шлют приветы своим родителям. Наша дорога была очень трудной – мы не только не могли уложить детей спать, мы даже не могли их посадить. Я уже не говорю о педагогах – еле стояли, примостившись на
