Михайловский увидел, как по трапу поднимается с винтовкой и рюкзаком поэт Николай Браун, работавший в газете «Красный Балтийский флот». Он рассказывал, что уже с большим трудом добрался от редакции до Минной гавани. Все улицы забиты войсками. Беспрерывными потоками к гаваням двигаются машины, фургоны, повозки, походные кухни, пушки, двуколки. Большинство баррикад сметено. Михайловский рассказал Брауну о последних новостях и слухах и проводил его в помещение, занятое литераторами.
Не успели они туда прийти, как в дверях каюты неожиданно появился Всеволод Вишневский. Войдя в помещение, он закричал: «Газеты!» Все непонимающе взглянули на главного флотского агитатора. «Газеты, — снова повторил полковой комиссар Вишневский. — Никто не взял сегодня из типографии последний номер «Советской Эстонии». Там моя статья. Быстро за мной!»
При этом Вишневский ткнул пальцем в Михайловского, в корреспондента «Комсомольской правды» Анатолия Тарасенкова и поэта Юрия Инге. Они побежали обратно в город мимо разрушенных баррикад и горящих зданий, навстречу потоку людей и повозок. Серое четырёхэтажное здание, где находилась редакция газеты, горело. Но здание, где располагалась типография газеты, почти не пострадало. Там было мрачно и тихо.
Несколько эстонцев-печатников, ещё находящихся в типографии, с удивлением и испугом взглянули на трёх русских во флотской форме, стремительно вбежавших в помещение. Оглянувшись по сторонам, Вишневский увидел, что на так называемом почтовом окне, ведущем в экспедицию, лежит пачка свежеотпечатанных номеров газеты «Советская Эстония». Её последний номер от 27 августа 1941 года... Раскрыв газету и обнаружив свою статью, занимающую полторы полосы, Вишневский пришел в радостное возбуждение.
— Товарищи, — сказал он сопровождавшим его корреспондентам. — Смотрите, как здесь здорово сказано: «Товарищи краснофлотцы, красноармейцы и командиры! Встанем как один...»
У Михайловского сложилось впечатление, что Вишневский собирается читать им свою статью полностью. Графоман, пригретый когда-то талантливыми маринистами Абрамовичем-Блэком, Колбасьевым и Соболевым, Вишневский приходил в какой-то экстаз при виде своих агитпроповских текстов, напечатанных где бы то ни было: от академического сборника до листовки.
Разорвавшийся неподалеку снаряд вернул всех к реальности. Здание дрогнуло, с потолка посыпалась штукатурка, зазвенели ещё уцелевшие где-то стекла.
Корреспонденты выскочили на улицу, которая вся была забита спешившими в порт войсками. Ездовые нахлестывали лошадей. Трещали повозки. Солдаты тащили под руки раненых, несли их на шинелях. Непрерывно сигналя шли какие-то машины с кузовами, закрытыми брезентом.
С крыши одного из домов неожиданно ударил пулемёт. Раздались крики, ругань. Пронзительно завизжала раненая лошадь, падая и опрокидывая повозку с ранеными. Очередь хлестнула над головами корреспондентов. Падая на брусчатку мостовой, Михайловский с удивлением обнаружил, что всё ещё держит в руках газету со статьёй Вишневского, лично подаренную автором.
14:30
Лейтенанта Ивана Ефимова — исполняющего обязанности помощника начальника связи 16-й стрелковой дивизии — выгрузили на носилках прямо на причал Беккеровской гавани. Причал был заставлен носилками с ранеными. Некоторые были без памяти, некоторые хрипели и стонали от боли, другие, подобно Ефимову, пытались сесть на носилках, чтобы осмотреться в этом оглушающем кошмаре. Ревела канонада.
Далеко на рейде боевые корабли сверкали вспышками выстрелов, ведя огонь по берегу. В гавани на рейде поднимались водяные столбы от падения немецких снарядов. Над пирсами стлался чёрный дым.
Вокруг всё горело и рушилось. Сходни стоявших у стенок транспортов брались штурмом. Стояла давка и крики. Казалось, что никто посадкой не руководит. Госпитальные суда, приняв до отказа раненых, отошли на рейд, опасаясь немецких снарядов и хаоса на пирсах. А раненые всё прибывали и прибывали. Их отвозили на рейд десятки катеров, самоходных и буксируемых барж, понтонов и даже вёсельные шлюпки.
Ефимов был ранен в ногу осколком мины накануне, 26 августа, когда остатки 16-й стрелковой дивизии в самоубийственных контратаках не давали немцам сгруппировать силы для прорыва в город.
Ефимова вытащили с передовой и направили в городской госпиталь, а оттуда доставили на причал.
— Потерпите, потерпите, — упрашивала раненых медсестра, сама еле державшаяся на ногах. — Вот идет катер. Это за нами.
Действительно ли этот катер шел именно за ними или нет, выяснить не удалось. Шальной немецкий снаряд попал в него, и он исчез в яркой вспышке разрыва.
Через некоторое время подошел другой катер. Ефимов, считавшийся ходячим раненым, был спущен в него. Обо что-то ударился раненой ногой и от резкой боли на какое-то время потерял сознание. Он уже терял сознание в госпитале, когда из ноги без наркоза извлекали осколок мины. Наркоза в госпиталях и на госпитальных судах не было уже давно.
Идущий дождь, холодный ветер и волна, бросающая катер вверх и вниз, привели Ефимова в себя. Он открыл глаза, когда над катером нависла огромная корма транспорта. Ефимов успел прочесть название «Скрунда». В этот момент немецкий снаряд упал между транспортом и катером, обрушив на него столб воды. Катер закрутило на месте, но опытный рулевой справился и уверенно направил катер к борту «Скрунды».
Ефимов не помнил, как оказался на палубе парохода. Все было как во сне. Мелькали чьи-то лица, слышались крики и стоны. Где-то что-то гремело. Его положили на настил палубы. Лейтенант не мог точно сказать, заснул он или снова потерял сознание от боли в раненой ноге.
14:40
Капитан парохода «Скрунда» Сергей Остапенко, подрабатывая машиной, насторожённо следил за падением немецких снарядов, готовясь в любую минуту отойти ещё мористее. Он нервничал, поскольку был ещё плохо знаком с пароходом, не понимая некоторых тонкостей, свойственных любому судну при маневрировании. Остапенко и его первый штурман Михаил Дубровский были назначены на «Скрунду» совсем недавно, после ареста её капитана и двух штурманов.
Грузовой пароход «Скрунда», предназначенный для перевозки угля, был построен в Вильмингтоне в ноябре 1918 года и был назван «Линчбург». В 1928 году судно было куплено Латвийской республикой и в течение 10 лет возило уголь из Англии. 5 ноября 1940 года «Скрунда» была «национализирована» Советским Союзом и включена в состав Латвийского государственного морского пароходства.
Война застала «Скрунду» в Риге вместе со «Второй пятилеткой». Оба парохода вынуждены были разгрузиться, чтобы проскочить мелководный Моонзундский пролив, поскольку Ирбенский пролив был уже блокирован противником. По прибытии в Ленинград, «Скрунда» была перекрашена в шаровый цвет и получила бортовой номер 520 (ВТ-520). Когда капитан Остапенко принял «Скрунду», из старого комсостава оставался только 3-й штурман Карлис Эзерс. В машине также сохранилось несколько мотористов-латышей, 2-й механик — эстонец Микелес Абель, радист — литовец Эвальдс Озолинш и боцман Кришс Карпенскис.
Кроме того, новому комсоставу в наследство была оставлена буфетчица Анна Роговскис.
Трюмы «Скрунды» были покрыты густым слоем угольной пыли. Промыть их не успели. Тяжелораненых опускали прямо в угольную пыль, легкораненых располагали на второй палубе.
Баржи и рейдовые катера продолжали доставлять на транспорт всё новых и новых пассажиров. Среди них были не только раненые, а самый разнообразный люд — военный и гражданский. Все, кто совсем не желал попадать в лапы немцев.
Когда «Скрунда» вздрагивала от близкого падения бомб и снарядов, над транспортом поднималось целое облако угольной пыли. Со стороны могло показаться, что над судном встает какой-то чёрный гриб.
Угольная пыль хлопьями оседала на надстройку и верхнюю палубу, смешиваясь с дождем как хлопья чёрного снега, покрывая лица, форму и бинты раненых. Порой это даже вызывало веселье.
