говорил я каждому вновь пришедшему лицу, которых к первоначальной компании в пять человек прибавилось еще человек пятнадцать, так как с каждым приходилось после всего выпитого еще выпивать, по меньшей мере, рюмку водки.
– Нет, вы уж меня не обижайте! У нас так: уважите для первого знакомства!
Приходилось уважить. Мой организм обладал удивительным свойством не поддаваться сильному опьянению: мог я выпить сколько угодно...
Компания была крепкая. Помню, из клуба мы поехали на дрожжевой завод, хозяин которого был с нами. Там мы разошлись окончательно, и почти вся компания полегла костьми.
Остались на ногах только двое-трое, в том числе и я, выпивший больше всех. Сразу же я стал со всеми в приятельских отношениях и завоевал такое расположение, что потом даже был выбран старшиной клуба, где я встроил сцену и написал декорации.
Умели пить в Тюмени и пили здорово, даже с некоторыми фокусами. Например, местный торговец Андреев сразу, без закуски, или как их в Тюмени называют «заедки», мог выпивать «аршин» водки, то есть 16 рюмок подряд, поставленных по линии в границах одного аршина; закусывал он уже после последней рюмки.
Губернское начальство не являлось примером трезвости для подчиненных. Губернатор в то время был Н.Л. Гондатти, впоследствии приморский генерал–губернатор, умный человек и отличный администратор, но имевший тот недостаток, что как пойдет, бывало, говорить, так уже остановить его не было никакой возможности. Говорить он мог целый день, не позволяя другим подавать свои реплики. Впрочем, при мне губернатором он был недолго, и после него был назначен некто Гагман. Ах, какие выпивохи были этот Гагман, его «вице» Гаврилов, мой начальник генерал Андрей Карлович Вельке и архиерей, знаменитый Варнава, о котором до сих пор много пишут в газетах [15].
Это был великолепный распивочный квартет! Пусть на меня обижается Андрей Карлович (я его от души люблю и уважаю), но из песни слова не выкинешь».
«Такой был режим»
До Тюмени ротмистр Поляков служил в Туле, о которой сохранил не лучшие воспоминания.
«...Город скверный, грязный, лежит он в какой-то яме. Люди там не симпатичные... Эсеры, социал-демократы и другие “преступные” организации в Туле были довольно свирепые. От их руки погибли председатель суда Ремезов, директор гимназии Радецкий, которого убил ученик Коморский, бежавший после преступления в Париж, где сразу попал в ЦК эсеров. Убивали и других, и били больше надрезанными пулями, чтобы вернее было, бросали бомбы – вообще политических убийств было много!..
В Тюмени все по-другому. Город приятный, и люди добрые... Здесь много политических ссыльных, но с ними я жил довольно в ладах. Почти всех их я знал в лицо и по фамилиям, и многие из них на редкость были хорошие люди: присяжный поверенный Анисимов, студент Скаткин и другие; я даже с некоторыми был в дружеских отношениях (в Тюмени я встретился с Козловой, которая была выслана из Костромы). Кому тогда я сделал неприятности, прошу извинить, такой был режим, а я был представителем его.
Так как служба моя была совершенно самостоятельная, даже с Департаментом полиции я сносился непосредственно, а не через начальника управления, то и дел старался не разводить. Были, конечно, у меня дела, были и последствия, приходилось и в тюрьму сажать, но все это было не то, что в Туле. Была у меня своя агентура, которой меня снабжала Пермская охранка, но больше одного-двух месяцев у меня никто не мог служить, так как к концу этого срока каждый агент обыкновенно “проваливался”, и его охранка убирала в другое место...».
Прервем воспоминания ротмистра Полякова и воспользуемся записками его коллеги – помощника начальника Пермского ГЖУ Николая Антоновича Кравца.
«...Ко времени моего приезда в Пермь жандармское губернское управление, называвшееся и районным охранным отделением, кроме чисто местных обязанностей, вело агентурное освещение трех губерний – Вятской, Пермской и Тобольской, то есть у нас концентрировались все сведения о революционной работе этого громадного района, по площади превосходящего всю Западную Европу. Наших офицеров на этот район было очень мало, и потому наша борьба с революционерами велась довольно слабо, хотя работа революционных организаций сильно понизилась. Успешно работали под различными флагами лишь бандитские шайки, преимущественно ссыльных кавказцев, но наиболее энергично и неуловимо шайка известного в то время разбойника Лбова... [16]
Вскоре до сведения управления дошли слухи, что к нам в Пермь назначается из Красноярска начальником ГЖУ полковник Комиссаров, о котором уже и тогда говорили мало лестного: по происхождению казак, он молодым офицером перешел из артиллерии в корпус жандармов, совершенно беспринципный человек, способный на что угодно, вплоть до убийства мешавшего ему по каким-либо причинам человека, пьяница, развратник, наглец и провокатор. Но он умел импонировать начальству, почему и быстро делал карьеру – уже к 30 годам он был произведен в полковники. Наружности отталкивающей: высокий, полный, с красным лицом и серыми глазами, бегающими под синеватыми очками. Женился он также не по-человечески: воспользовавшись отсутствием своего начальника, он увез его жену, предварительно взломав его письменный стол и вытащив 10000 рублей, а также сняв в гостиной тяжелую дорогую люстру, когда-то бывшую во дворце принца Ольденбургского, все это он проделал, будучи помощником начальника Петербургского охранного отделения генерала Герасимова [17].
...Приехав к нам, полковник Комиссаров вскоре увидел, что Пермь для него мала, ему нужна была шумиха, а здесь тихо, революционеры же, как назло, почти совсем замолкли. При таких обстоятельствах карьеры не сделаешь. Нужно было что-нибудь придумать, и он придумал.
Однажды, месяца через два после своего назначения, полковник Комиссаров собрал всех нас, офицеров, вечером в управлении и стал жестоко критиковать нашу работу, говоря, что агентура наша никуда не годится, что мы ее не умеем вести, и он покажет, как это надо делать, и действительно впоследствии показал так, что мы рты разинули от удивления...
Вскоре Комиссаров вызвал меня и сказал, что я должен буду ехать в Тюмень, где социал-демократы стали интенсивно работать, и в доказательство своих слов он показал мне якобы напечатанные там листовки, в которых РСДРП призывает рабочих к забастовкам. На этих листовках был оттиск
