печати “Тюменский комитет РСДРП”.
– Ну, а теперь вы завтра же, взяв с собой отряд филеров, отправляетесь в Тюмень, где войдете в связь с местным жандармским офицером, а потом по окончании работы наружного наблюдения (филеров) ликвидируйте организацию, – сказал он мне. О том, что в Тюмени был у него районный сотрудник по кличке “Американец”, он мне ничего не говорил.
На другой день, отправив утром филеров вперед, я сам вечером в штатском костюме поехал в Тюмень, обдумывая по дороге, под каким соусом мне явиться в маленький городок, где как новое лицо я, конечно, обращу на себя внимание, и, наконец, решил назваться горным инженером. Это было наиболее удачное разрешение вопроса, так как в Тюмень приезжало много таких лиц, и на них мало обращали внимания, избавляя от расспросов местного общества, состоявшего из купцов, мещан и мелких чиновников. Остановился я в одной из гостиниц под чужой фамилией и немедленно же дал знать о себе шифрованным письмом местному жандармскому офицеру.
Приблизительно месяц работы наружного наблюдения привел все нити к одной квартире, в которой, как выяснилось, проживал молодой человек без определенных занятий, видимо, не особенно стеснявшийся в средствах. Все установки и выяснения лиц я делал через местного жандармского офицера, очень медлительного человека, явно неохотно исполнявшего мои поручения...». Читатели уже догадались, что им был ротмистр Поляков.
«Итак, – продолжал Кравец, – через месяц я решил приступить к ликвидации организации социал-демократов в Тюмени и только тогда попросил местного офицера пригласить представителей полиции, то есть исправника, полицмейстера, всех наличных приставов и городовых с таким расчетом, чтобы хватило наряда на 25 обысков...
Около 12 часов ночи наряд полиции отправился на обыски, а я остался у офицера ожидать результата. К утру в полицию доставили около 20 арестованных, то есть таких, у которых по обыскам находили что-либо компрометирующее их в политическом отношении. Казалось, дело прошло блестяще, но при первых же допросах выяснилось, что дело-то далеко не блестяще, а скорее скандально: один из арестованных, к которому, как я уже говорил, вели все нити, вдруг заявил мне:
– Ну Вы меня, вероятно, сегодня же отпустите, хоть у меня и найдено кое-что; короче говоря, я сотрудник вашего управления “Американец”.
“Вот так штука! – подумал я. – Почему же меня не предупредил Комиссаров?”
Выпускать “Американца” было уже поздно, так как один из ранее допрошенных заявил, что найденный у него типографский станок дан ему этим сотрудником (к сожалению, я не помню теперь фамилию этого молодца, знаю только, что он был привезен Комиссаровым из Сибири), и, освободи я его теперь, он, конечно, был бы окончательно провален и к дальнейшей работе непригоден...
При дальнейших допросах вполне было установлено, что “Дело о Тюменской организации Российской социал-демократической рабочей партии”, как громко оно было озаглавлено, спровоцировано “Американцем” с согласия полковника Комиссарова. Ясно, что на суд это “дело” ставить было невозможно, и тогда оно было направлено в административном порядке: часть арестованных была выслана в отдаленные местности Сибири, а другая после месячного сидения в тюрьме выпущена под надзор полиции. Конечно, после этого Комиссарову надо было избавиться от меня, чего он и добился, написав в Департамент полиции, что я умышленно провалил сотрудника; после этого никакие мои оправдания не помогли, и меня перевели начальником жандармского отделения Сибирской железной дороги. Это было еще хорошо...
Как мне потом объяснили, полковник Комиссаров был уверен, что я сам пойду на обыск к “Американцу” (он отлично понимал, что все нити поведут к нему) и там, по заявлению сотрудника, я устрою ему побег на месте же, но так как его расчет не оправдался и нити провокации скрыть не удалось, то меня надо было убрать, что он и сделал.
Продолжая, правда, недолгую службу в Перми, полковник Комиссаров не раз прибегал к провокации при помощи нового сотрудника по кличке “Племянник”, которого также выписал из Красноярска. Для того чтобы взять в руки тогдашнего пермского губернатора Болотова, милейшего человека, Комиссаров пугал его несуществующими заговорами.
Все сходило с рук Комиссарову. Так, например, он однажды, будучи приглашен Болотовым на какой-то званый не то обед, не то ужин, там так напился, что, не помня, что делает, полез в спальню губернатора, гам ему стало дурно, и он запакостил кровать губернаторши. Тут даже добрейший Болотов не выдержал и, кажется, написал в Департамент полиции. Другому, конечно, не сошло бы это с рук, ну а Комиссаров отделался выговором и вскоре переведен был в Петербург, то есть куда он и сам хотел. Там он состоял офицером для поручений при Департаменте полиции, охраняя Распутина и провоцируя его и правительство».
«О Распутине и других»
Не мог обделить вниманием «святого старца» и тюменский жандарм Поляков.
«За месяц до моего приезда в Тюмень, – вспоминал он, приезжала великая княгиня Милица Николаевна [18], которая прямо с вагона, сев в тройку, укатила в село Покровское, за 75 верст от Тюмени, к Распутину. Также через неделю она уехала обратно в Петербург.
Теперь о Распутине так много написано, так хорошо он всем известен, что мне о нем что-либо написать уже нечего.
Из того же села был у меня унтер-офицер Федор Важенин, который мне несколько раз предлагал съездить в Покровское к Распутину.
– Он, – говорил Важенин, – будет очень рад Вам, примет Вас, напоит, накормит вот как! Если надо, и денег даст! У него там целый дворец.
Любопытно было, но унижать себя я не захотел. Я даже несколько раз проезжал мимо Покровского, которое лежит по пути в Тобольск, куда я ездил к начальнику ГЖУ генералу Вельке. Но у Распутина я так и не был, и ни разу его самого видеть мне не пришлось, о чем теперь сожалею. Ведь какая он был знаменитость! Теперь в синематографах деньги платят за то, чтобы посмотреть на экране актера, который изображает Распутина, а я мог его видеть даром и в натуре, разве не досадно?
...Много крови мне портили охранники и филеры, приезжавшие из Перми. Это
