были такие, с позволения сказать, прохвосты, что даже мои унтер–офицеры избегали с ними встречаться, а при встречах не подавали им руки...
Насколько их служба была провокаторской, судите по такому случаю. Помню, 7 декабря 1907 года утром являются ко мне три филера, на этот раз не из Перми даже, а из Петербургского охранного отделения, которым тогда заведовал известный генерал Герасимов. Филеры предъявили мне свои удостоверения и требование Герасимова об оказании им содействия по наблюдению за неким, кличка коего “Малый”, которого, как значилось в требовании, надо было установить, обыскать, арестовать и о последующем ему, Герасимову, телеграфировать. При этом никаких примет о “Малом” не указывалось. На мой вопрос, кто же этот “Малый”, филеры ответили: “Незнаем”.
Тогда я послал Герасимову срочную шифрованную телеграмму с просьбой дать более точные приметы и другие указания относительно “Малого”, а сам поехал в командировку в 164 верстах от Тюмени по своему делу и вернулся обратно 9 декабря, и только 10 утром на мою срочную телеграмму я получил срочный же ответ, что “Малый” – это политический ссыльный, известный Бакай-михайловский, служивший раньше в Варшавской охранке и, кажется, в Киевской. Казалось бы, что для сношения срочно по телеграфу между Тюменью и Петербургом при необходимости и, по-видимому, в важном деле достаточно было одного дня, а тут прошло почти четыре, что показалось мне странным.
Знаете, что за это время случилось? Бакай благополучно бежал 9 декабря вечером и очутился в Париже. После я даже слыхал, что в побеге Бакаю способствовал исправник. Вот и поймите, как все это вышло! Накануне приезда филеров, т.е. 6 декабря, я видел Бакая на балу в Общественном собрании. Между прочим, у него красивая и шикарная жена, а около 20 декабря у меня уже были точные сведения, что он отлично устроился в Париже [19].
Так что я охранников не переносил органически. Мало того, что они ходили на обыски со своей литературой, которую подбрасывали и “находили”, они не стеснялись залезать в ящики письменных столов своих коллег, чтобы выкрасть желательные документы. Они “создавали” дела, писали фантастические доносы, представляли фиктивные счета и вообще ни в чем не стеснялись. По своей специальности они постоянно ходили в штатском платье, переодевались в чиновников, купцов, рабочих и прочих. Охранник Кужицкий мне даже похвалился, что его однажды побили как партнера в вагоне-теплушке, когда он проезжал “филером” и со своими объектами играл в карты.
Самым отталкивающим из всех этих типов, которых я знал, был, несомненно, охранник Огневич, человек с темным прошлым, даже необразованный, но большой ловкач. Офицером он никогда не был, в списках корпуса жандармов он не состоял, но почему-то любил говорить: “У нас, в корпусе жандармов”. Такие-то господа и пакостили корпус. Про него рассказывали, что с целью отличиться он устроил в Одессе провокаторский взрыв, взвалив, конечно, дело на злоумышленников. При этом взрыве ему обожгло руки, отчего он постоянно ходил в перчатках, опалило лицо, глаза, обгорели уши; ходил он всегда в темпом пенсне. Впрочем, я никогда не любил людей, носящих темные очки: мне всегда казалось, что за темными стеклами очков непременно должна скрываться и темная душа...
Огневич однажды укорял меня за то, что тюменскую эсдековскую типографию открыл не я, а помощник исправника Вишневский, за что получил “Анну” в петлицу и 200 рублей награды, а я не только не был в претензии на Вишневского, но всю честь открытия типографии всецело приписал ему, так как, по справедливости, он выслеживал, он старался, он же ее заарестовал и передал как вещественное доказательство вместе с обвиняемым судебному следователю...
Как это ни удивительно, но за всю мою службу в жандармах ни в одной охранке я ни разу не был. Исключение составляют разве те случаи, когда я еще на курсах был однажды в Петербургской охранке, и то потому, что она помещалась на Мойке в доме, где жил некогда Пушкин. Бедный Пушкин. И в России допускалось такое святотатство!»
«Черные кабинеты», агенты и «столыпинские галстуки»
«...Перлюстрация писем тогда процветала по всей России... Маленький “черный кабинет” был и у меня в Тюмени, что заставили меня сделать из Пермской охранки. По совести скажу, что я пользовался им очень редко: за мою трехлетнюю службу в Тюмени у меня, вероятно, не было более пяти дел по чужим письмам. Помню по этому поводу курьезный случай: одна местная барышня, дочь инженера, которая воспитывалась в Париже и была, несомненно, эсдечкой, известная по всей Тюмени под именем Ниточка, получила однажды из Парижа письмо, в котором оказалась просто газетка, кажется, эсдековская “Искра”, где, вероятно, в ответе на посланную “Ниточкой” какую-либо статью было напечатано: “Тюмень. Ниточке. Ваша статья не пойдет”.
Что сделал я? Велел вахмистру, большому мастеру распечатывать и заклеивать чужие письма, опять запечатать письмо и отправить по адресу. После, при встрече на улице, я потихоньку сказал ей: “Ниточка, не пишите статей в “Искру”, а то попадетесь”. Разумеется, я не привлек ее даже в охранном порядке.
Подлый был этот порядок. Дознания, которые шли в порядке 1035 статьи Устава уголовного судопроизводства, всегда были под наблюдением прокуроров и разбирались Судебной палатой. Дознания же, которые проходили в охранном порядке, всегда основывались на агентурных данных и материалах перлюстрации. Чтобы не “провалить” агентов и “черные кабинеты”, эти охранные дела решались властью министра внутренних дел обычно с высылкой привлеченных в Нарымский и иные края...
К числу таких дел было отнесено и “Дело в ограблении железнодорожного артельщика 17-го сентября 1907 года группой социалистов–революционеров”, во главе которой стояла женщина – “товарищ Паша”. Как велика была группа – неизвестно, но привлечено было семь человек, в том числе и сама Паша. Приговором военного суда трое, и как это ни удивительно, Паша в том числе, были оправданы, а четверо других были приговорены к смертной казни через повешение. И вдруг вечером в тот же день я узнаю от своего агента, что в числе осужденных на смерть оказался некто Мартемьянов, осужденный невинно. Он не только не участвовал в ограблении, но даже не принадлежал к эсерам, потому что в момент ограбления выехал с казенного винного склада, недалеко от которого произошло ограбление,
