авиации и морского флота — точнее бомбардировочной авиации и надводных кораблей». Идея антиракеты, как видно из книги, встречает резкую оппозицию даже среди военных. Один адмирал даже заявил «в сильном возбуждении»: «Мы не можем принять точку зрения, выраженную в письме. В нем все от начала до конца, ерунда!»
Давление снизу, однако, победило. Горбачев даже не скрывает, что против антиракеты велась сильная борьба (включая прессу!), но для изобретателей и создателей анти-ракеты она была «святым» и «правым» делом, ибо «все для укрепления обороны, для повышения крепости и мощи армии».
Горбачев вынужден признать необъятные средства, идущие на этого «кота в мешке»: «По закону цепной реакции развивающееся в эти годы оружие, — говорится в книге, — выращенное на самых передовых, но по злому року направленных именно на создание разрушающей силы, достижениях науки, требовало все больших жертв, неисчислимых затрат и усилий народа и требовало не в простой арифметической прогрессии, а во все убыстряющейся геометрической прогрессии. Голодное прожорливое чудовище».
По Горбачеву подали записку «маршалы». Формально он прав, но можно быть уверенным, что начало этой записки лежало ниже, и что маршалы длительное время ««осознавали», по выражению Федосеева, важность антиракеты.
Чтобы увидеть механизм давления технократии рассмотрим другой пример — историю советского программного управления.
В 1953 г. в США было впервые осуществлено управление станком по программе. Вскоре для американской авиационной промышленности было заказано несколько десятков станков с программным управлением целиком на средства гос. бюджета. ВВС вскоре прекратило заключать контракты с фирмами, не имеющими станков с ПУ. Из отчета делегации ФРГ явствует, что в США вовсе не ставили экономическую эффективность на первое место среди факторов, оправдывающих их покупку. В самом деле из 50 заводов, имевших тогда станки с ПУ, ни один из них не производил никакого экономического анализа при покупке. Оказалось, что государственные органы США непрерывно субсидировали ПУ, чтобы обеспечить занятость станкостроения.
Это была одна из мер дабы побудить фирмы обновлять свой станочный парк, для чего было произведено снижение налоговых ставок фирмам, осуществляющим капиталовложения в оборудование. Широкое использование дорогих станков с ПУ снижало цикличность станкостроения, т. е. стабилизировало его занятость. То же происходило в Англии. В отличие от США и Англии советское станкостроение постоянно перегружено, капиталовложения в нем крайне дефицитны и тем не менее в СССР началось массовое подражательное изобретение собственных станков с ПУ, стоившее по самым скромным оценкам десятки миллионов рублей.
Интерес к этому новому виду техники исходил как всегда не от администрации, а только от специалистов, которым программное управление сразу представилось исключительно выгодной возможностью повышения статуса. Оно впервые приносило в цехи машиностроительного завода электронику, математику, вычислительную технику, причем все это сосредоточивалось в руках заводского технолога. Это выделяло его из общей среды, увеличивало престиж и обещало возможности для карьеры, в то время как статус заводского технолога в СССР очень низок. ПУ для него явилось революционным событием.
Программное управление стало в СССР бумом, привлекшим тысячи людей. Начались лихорадочные работы по программному управлению во множестве мелких и крупных организаций. Подавляющее большинство из этих работ преследовало лишь цели написания диссертаций и извлечения фондов. Было даже выпущено несколько книг по программному управлению, являвшихся компиляциями иностранных источников, в то время как в ССОР не было еще ни одного работоспособного станка с ПУ. Растранжирив огромные средства и не создав ничего, мелкие организации отсеялись и остались лишь три крупных организации продолжившие заботы в области ПУ. Число сотрудников и средства, затрачиваемые ими, зависели от степени их секретности. И именно в наиболее секретной, принадлежавшей ракетной пром-ти, сосредоточилось наибольшее число сотрудников, не давших по существу ничего из-за секретности и легкой доступности фондов. Все брали за прототип ту или иную западную модель ПУ. Если в США разработкой ПУ занимались крупные приборостроительные фирмы, в СССР этим занялись машиностроители, не имевшие никакого опыта в области электроники. Дело было в том, что для приборостроительных организаций ПУ было задачей, не сулившей никакого дополнительного престижа, ибо это не было продуктом, непосредственно направленным на военные цели, как например, вычислительные машины или военная электроника.
Внедрение станков с ПУ превратилось в массовое бедствие для авиационных и ракетных заводов. Были сформированы многолюдные отделы ПУ, приносившие большие убытки. После огромных хаотичных затрат, являвшихся результатом именно действующей под девизом: «не будет станков с ПУ — проиграем войну, их доля в общем объеме валовой продукции советского станкостроения едва достигла в 1968 г. 0,1%, в то время как соответствующая доля в американском станкостроении была более 25%. После того, как эти цифры были «усвоены» ответственными чиновниками, видевшими вдобавок многочисленные станки с ПУ на международных выставках, им ничего не осталось как начать их серийный выпуск.
За редкими исключениями научно-технический прогресс в СССР развивается именно таким образом: без плана, хаотично, как совокупный результат давления технократов на армию и правительство.
Советскую систему, начиная с памятной книги Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (1956 г.), обвиняют в том, что она якобы тормозит научно-технический прогресс. Но на самом деле она тормозит лишь усилия индивидуалистов, выступающих вне сложившихся организационных рамок, вне технократии, при чем усилия, направленные на поиски подлинно экономических решений, не требующих больших капиталовложений; усилия, не находящие себе аналогий в западной промышленности, равнение на которую держит технократия. Невозможно оправдать в глазах бюрократов, распределяющих бюджеты, реализацию усилий одиночки-изобретателя. Они никогда это не «освоят». Если то, что предлагает одиночка-изобретатель, не существует в США, Англии или Японии, это значит, что его изобретение попросту ненужно, ибо его нельзя мотивировать известным аргументом: «Не будет того (или иного) — окажемся слабее, проиграем войну». Таков-то и есть подлинный девиз советского научно-технического прогресса, приводящий к неограниченному росту ВПК.
Советский инженер, действуя в рамках своей организации, может творить чудеса. Как только он отклонится от этого пути, его ждет катастрофа.
Советский научно-технический прогресс поэтому носит массовый подражательный характер. Он лишен, как правило, революционных решений и поисков, но это и придает ему свойства могучего тарана, добивающегося решений, не оригинальных, а проверенных, пусть с некоторыми отклонениями. Такова внутренняя динамика советского ВПК, милитаризирующего весь научно-технический прогресс.
Запад, да и не только он; многие люди в СССР также строили надежды на будущее, полагаясь на то, что рано или поздно к власти в СССР придет «либеральная технократия». Но эта технократия скорее всего является воплощением образов, заимствованных из самых мрачных научно-фантастических романов. Она разоряет страну и ориентирует советское общество на войну.
В свое время западные наблюдатели обратили внимание на резкие статьи Рыбкина и Бондаренко о советской стратегии
