Генералиссимус направил обращения к армии и населению, издал универсалы, чтобы объединить дворян и буржуа, учредил комитет воеводства, восстановил буржуазию в правах гражданства, назначил коменданта Кракова и через шесть дней покинул город, чтобы соединиться с корпусом Мадалинского, которого преследовали семь сотен русских под командованием Денисова и Тормасова.
За Актом восстания немедленно последовал указ, единодушно воспринятый всеми жителями Краковского воеводства, в соответствии с которым все молодые люди от восемнадцати до двадцати семи лет обязаны были по первому же призыву присоединиться к армии генералиссимуса. Кроме этого, все жители городов и сел должны были вооружиться и быть готовы действовать в соответствии с распоряжениями, которые они получат.
Для пополнения фондов было решено, что каждый гражданин должен сделать денежное вложение, пропорциональное своим доходам, в соответствии с принятым общим указанием. Эти вложения существенно увеличили прежние повинности граждан.
Сверх того, было объявлено, что население обязано доставлять зерно из имевшихся в амбарах запасов и все необходимое для содержания армии, так же как сменных лошадей, подводы для перевозок разного рода снаряжения и людей для восстановления дорог – все это в соответствии с приказами генералиссимуса в обмен на расписки, выдаваемые им самим или подчиненными ему офицерами, которых он уполномочит его заменить.
Костюшко собрал все находившиеся в запасе силы в Кракове, а также присоединил к нескольким тысячам линейных войск большое количество крестьян, вооруженных косами, которых едва успели немного обучить за несколько дней. Он покинул город 1 апреля и двинулся в сторону Скалмерса, где должен был атаковать два российских корпуса под командованием Денисова и Тормасова, которые были высланы навстречу ему Игельстромом.
4 апреля у села Раславице завязалась битва между корпусом генерала Тормасова и польской армией. После пяти часов ожесточенного боя поле битвы осталось за поляками. Они захватили одиннадцать пушек, знамя и многих пленников.
Эта победа в любое другое время не имела бы такого уж большого резонанса, но в самом начале кампании она произвела удивительный эффект: напомнила о доблести польских воинов, укрепила доверие солдат к своему вождю, показала крестьянам, что можно идти с их косами против огнестрельного оружия, и ускорила распространение восстания по всей стране.
Нельзя не упомянуть здесь о дерзкой храбрости польского крестьянина Гловацкого, который, увидев, что неприятельский канонир собирается выстрелить из пушки картечью, бросился на него, заткнул запал шапкой, опрокинул канонира ударом косы и тем самым дал другим крестьянам время завладеть пушкой и утащить ее на свои позиции.
Легко представить себе, какое впечатление на жителей Варшавы производили новости, доходившие до них начиная с 24 марта. Все с жадностью читали Акт Краковского восстания, распоряжения жителям этого воеводства и прокламации Костюшко. Даже наименее восторженные и самые робкие граждане поздравляли друг друга с тем, что верховное командование было поручено человеку, который пользовался всеобщим доверием. Они понимали, что порядок и организация всех последующих действий были установлены с общего согласия, разумно и взвешенно. Им было известно, что все военные принесли присягу Костюшко без всяких колебаний. Наконец, они знали и о том, что повстанцы толпами отправлялись в костел Святой Марии, чтобы перед ее алтарем засвидетельствовать правоту своего дела и принести клятву не марать кровавыми делами, которые обычно сопровождают всякую революцию, тот Акт о восстании, который они подписали.
Радость всех добрых патриотов возросла еще более, когда стало известно, что в том же костеле состоялось чтение конституции 3 мая, которое было выслушано с энтузиазмом, но в почтительной тишине. Все присутствующие единодушно поклялись хранить верность конституции, не щадя своей крови и состояния.
И конечно, восторг жителей Варшавы и всей страны не имел границ, когда стало известно о первом успехе Костюшко в сражении под Раславице, но чем больше радости проявляла столица, тем более суровые меры принимал Игельстром, чтобы ее подавить.
Многие лица, осведомленные в польских делах, утверждали, что если бы Сиверс не был отозван, то он мог бы предотвратить пролитие крови в ходе революции 1794 года.
Один из авторов, говоря о Сиверсе, уверял, что «его характер не был ни в коей мере злым или бесчувственным; насильственные меры, принятые им в Гродно, были лишь следствием полученных им приказов; это был умный человек и с молодых лет наученный вести дела; он был осторожен и никогда не выходил из себя без особой надобности».
Тот же автор утверждает, что его разумное и сдержанное поведение могло бы предотвратить и появление Акта восстания, и кровавые события в Варшаве, которые последовали за ним. То есть он смог бы упредить ожесточение поляков и не довел бы их до крайней степени отчаяния. Автор предполагает даже, что, в случае если бы восстание и произошло, Сиверс смог бы применить меры более действенные и более уместные в данных обстоятельствах, чтобы пресечь восстание в корне.
Как бы то ни было, бесспорно, что Игельстром сделал все возможное, чтобы вывести из терпения, ожесточить и унизить поляков, и не сделал ничего из того, что было в его власти, чтобы предотвратить или, по меньшей мере, приостановить развитие этого достопамятного восстания, которое мелькнуло мгновенным блистательным метеором на политическом горизонте Европы и явило собой последний порыв поляков к свободе перед окончательным падением их родины.
Прусский король поручил своему представителю в Варшаве Бухгольцу вручить ноту польскому правительству, чтобы потребовать объяснений по поводу вторжения на прусскую территорию польского корпуса под командованием Мадалинского.
Игельстром в свою очередь передал королю и Постоянному совету грозную ноту по поводу происшедшего в Кракове, в которой требовал объявить врагами и предателями и поставить вне закона всех вождей этого очередного восстания.
Поверенный в делах венского двора Де Каше тоже представил свою ноту, негодуя насчет слухов о том, что его двор с безразличием относится к Краковскому восстанию и даже вошел в сговор с повстанцами. Он категорически отрицал такие предположения и заявлял, что венский двор полностью разделяет мнения Берлина и Петербурга.
Ответы, данные на эти ноты, были продиктованы Игельстромом. Чтобы буквально выполнить распоряжения этого жесткого министра, король Польши подписал прокламацию от 11 апреля 1794 года, в которой открыто осуждал Краковское восстание и обвинял повстанцев в следовании крайним революционным идеям французов. Он высказывал сожаление по поводу того, что повстанцы, не имея поддержки и достаточных сил, в своем необдуманном рвении бесполезно истощают силы. Он предписывал также всем властям следить за тем, чтобы в публичных актах не могли появиться высказывания, направленные против религиозных убеждений, королевского трона, правительства, нравов, чести граждан, священного права собственности, прерогатив военного сословия. Если же таковые высказывания обнаружатся, то они должны быть немедленно изъяты и препровождены в Постоянный совет, чтобы он принял самые жесткие меры против авторов этих подстрекательских писаний, поскольку таковые лица подлежат наказанию как возмутители общественного спокойствия.
Покорность, с которой Постоянный совет подчинялся приказам Игельстрома, довершила возмущение жителей Варшавы, и они с нетерпением ожидали начала всеобщего восстания.
Можно судить о том положении, в котором находилась Варшава и вся Польша, и о беспокойстве и тревогах генерала Игельстрома по его письму в Петербург от 16 апреля в адрес военного министра (оно было перехвачено поляками):
«Вся армия Польши численностью восемнадцать тысяч человек охвачена восстанием, за исключением разве что четырех тысяч, составляющих гарнизон Варшавы. Конфедерации Кракова, Сандомира, Люблина, Хелма, Владимира и Люка основаны на якобинских принципах. Восстание распространяется очень быстро, его размах пугает. Мне самому угрожает конфедерация Люблина, и я могу надеяться только на Бога и на благодеяния моей государыни. Литва, бесспорно, не преминет присоединиться к Короне. Прошу Вас, во имя Господа, самым серьезным образом принять во внимание то, о чем я Вам сообщаю, так как нам необходимо разделаться с этим новым неприятелем, прежде чем начать войну с Турцией. Вышлите армию генерала Салтыкова, и мир вскоре водворится. Затем его может заменить Суворов, и я Вам гарантирую, что через два месяца в Польше восстановится прежний порядок. Можно не брать в расчет пруссаков и австрийцев: Богу известно, во что превратились их войска, ранее считавшиеся отменными. Пруссаки уже не те, какими были при Фридрихе II. Похоже, они способны лишь держать оборону. Они претендуют на образцовость – и боятся всего. Более того, батальон у них состоит всего из двухсот человек, а эскадрон – из пятидесяти кавалеристов. Можно судить по этому, в каком грустном положении я нахожусь, будучи вынужденным поддерживать порядок на столь обширной территории, в постоянном окружении врагов и шпионов, не получая поддержки ни от союзников, ни от наших войск. Наши же следовало бы использовать по крайней мере для того, чтобы отдалить от наших границ пожар крестьянского бунта, пока двор предпримет другие меры. Подумайте обо мне и займитесь безопасностью нашей родины.
