Этот бюллетень Костюшко и объявление войны Пруссии не могли не произвести живейшее впечатление на умы поляков, и тут же большое число волонтеров прибыло служить под знаменами Костюшко. Финансовое же состояние страны было плачевным. Правительство ранее уже было вынуждено прибегнуть к чрезвычайным мерам: 8 июня оно объявило о введении в оборот банковских билетов под гарантию казны и под залог имущества в староствах и в национальной собственности. Эти билеты должны были заменить наличность, нехватка которой ощущалась все более с каждым днем.
13 июня Верховный совет запретил, под страхом самых жестких мер, вывоз золота и серебра. Чтобы быть уверенным в исполнении этого запрета, он распорядился чеканить польскую монету поверх прусской, объявив, что одна серебряная марка Колоньи будет равняться восьмидесяти четырем флоринам с половиной. Кроме того, совет потребовал, чтобы все жители платили, кроме чрезвычайных налогов, введенных Актом Краковского восстания, все те налоги, которые были введены конституционным сеймом. Он пригрозил самым строгим наказанием тем, кто ослушается его приказов.
Случилось еще одно событие, усилившее недовольство и тревогу жителей Варшавы. Прусский король после битвы под Щекоцинами продвинул часть своей армии в направлении Кракова. Два его генерала появились в виду города вечером 14 июня. Генерал Венявский, стоявший в городе, получил приказ от Костюшко отступать со всем гарнизоном и артиллерией в случае угрозы городу со стороны прусских войск, если их силы будут превосходить те, что находятся в его распоряжении. Ему было приказано перейти Вислу, войти в Галицию и передать Краковскую цитадель в руки австрийцев. Но то ли потому что Венявский не сумел убедить австрийцев занять цитадель, то ли потому что он проявил небрежность в деле защиты доверенного ему города, то ли совершил предательство, как его потом в этом обвиняли, – он не оказал никакого сопротивления, и 15 июня Краков сдался пруссакам. Генерал Эльснер вошел в город с корпусом в три тысячи человек, после того как Венявский провел несколько часов в прусском лагере[39].
Эта печальная весть быстро дошла до жителей Варшавы. Поскольку Верховный совет некоторое время хранил по этому поводу молчание, то еще оставались сомнения, но когда пришла определенность, все были потрясены.
Два поражения одно за другим и взятие Кракова пруссаками стали катастрофами, более чем достаточными, чтобы обескуражить жителей столицы. Глубокое разочарование, сопровождаемое угрюмым молчанием, царило повсюду. Интриганы и враги правого дела сумели извлечь выгоду из таких умонастроений, чтобы еще более их усугубить и подтолкнуть людей на мятежные действия. Они старались усилить подозрения по поводу сдачи крепости, которая и при более слабых средствах защиты смогла устоять в предыдущих войнах перед значительно превосходящими силами. Иной причины, кроме предательства, для сдачи ее не называлось, и со всех сторон стали раздаваться крики о предателях. Ультра-революционеры, которых вполне справедливо можно было назвать якобинцами, воспользовались этой всеобщей подозрительностью, чтобы внушить простому народу, который легче всего ввести в заблуждение, идею о том, что все эти предательства объясняются нежеланием правительства судить и наказать тех, кем были заполнены общественные тюрьмы.
Стали раздаваться громкие крики с требованием предать казни заключенных этих тюрем, как будто они были виновны в двух поражениях и в сдаче Кракова.
25 июня Верховному совету было подано заявление с требованием различных реформ, которое заканчивалось призывом наказать предателей. Совет состоял из людей разумных и умеренных, и поэтому те ультра, которые составили это заявление лишь для соблюдения формальностей, не получили от них удовлетворительного ответа. Тогда они решили употребить насильственные меры, будучи уверенными, что их поддержит заблудшее большинство.
27 июня некий молодой человек лет двадцати четырех, вдохновленный демагогическими идеями, взбудоражил людей, расписывая пережитые ими беды, главной причиной которых указывал задержку магистратов с наказанием виновных. Почти все его слушатели разделяли такие взгляды и, воспламененные его убедительным красноречием, решили вершить справедливость сами, если уж не могут добиться ее от правительства.
В тот же вечер в разных кварталах города были воздвигнуты виселицы. Президент совета приказал их перевернуть, но под покровом ночной темноты они снова были установлены.
28 июня в восемь часов утра толпа вооруженных людей подошла к дверям президента и потребовала, чтобы виновные перед родиной были немедленно осуждены и наказаны. Президент вежливо обратился к толпе и попытался показать им неуместность этого требования и невозможность исполнить его. Доложив об этом Верховному совету и обсудив с ним происходящее, он повторил то же самое народу, и люди, усмиренные доводами, приведенными им, начали уже успокаиваться и расходиться, как вдруг несколько демагогов, окруженных самой разнузданной чернью, бросились к тюрьмам, выломали двери и схватили тех, кто, как им думалось, заслуживал смерти. Сначала они проводили восьмерых из них в уголовный трибунал, нисколько не сомневаясь, что получат там такое постановление, какое они продиктуют. Однако затем они узнали, какое впечатление произвели на народ доводы президента и что решено пустить в дело полицию, чтобы восстановить спокойствие в городе. Тогда они изменили свое намерение подвергнуть пленников суду трибунала и сами повесили их всех разом: и невинных, и тех, кто заслуживал суда.
Толпа дошла бы до самого крайнего варварства, вплоть до убийства совершенно невинных людей, известных своими заслугами и патриотизмом, если бы президент города Закревский, пользовавшийся всеобщим доверием, не помешал им. Он подверг опасности себя самого, бросившись в гущу толпы и прикрыв собой тех, кого еще собирались выдернуть из тюрьмы и отдать на растерзание. Он увещевал людей до полной потери голоса, бросался на колени, сложив руки в мольбе, уговаривая этих одержимых воздержаться от преступных действий, которые марали честь польской нации и отягчали судьбу их несчастной родины… Его порыв спас несчастных пленников, утихомирил народ, и общественное спокойствие было восстановлено. Толпа в большинстве своем стала расходиться и вскоре рассеялась по улицам города.
Подозревали некоторых членов правительства, известных своими крайними воззрениями, в том, что они знали о готовящихся скандальных событиях и не помешали им: в их намерения входило отделаться от некоторых лиц, уцелевших 9 мая, которые могли бросить на них тень, если бы судебные трибуналы признали их невиновными. Их подозревали также в намерении составить себе мощную партию сторонников среди ультра-революционеров и простого народа, который легко увлечь за собой и повести куда вздумается под предлогом наказания предателей. Такие подозрения могли иметь под собой некоторые основания, так как в любых революциях имеют место впадения в крайности, и нездоровое возбуждение толкает на них даже тех, кто с самого начала желал лишь блага своим соотечественникам. Как бы то ни было, если исключить какую-то тысячу индивидов, которых сумели повести за собой авантюристы, то все остальные жители Варшавы были возмущены тем, что произошло 28 июня, а генералиссимус Костюшко был этим глубоко опечален. Он слишком хорошо знал свою нацию, чтобы не понимать, что она еще не приспособлена к демократической форме правления. Он осознавал, что эта форма правления не подходит стране, в которой пока нет третьего сословия и народ погружен в невежество. К тому же, он был слишком мудрым и честным, чтобы не опасаться установления режима террора, под которым в это самое время стонала Франция: там этот режим проливал реки крови, и не было видно ни развязки, ни конца его убийственным деяниям.
Костюшко говорил тем, кто его окружал, и я сам слышал, как он повторял (об этом еще будет упомянуто ниже), что лучше бы он проиграл две битвы, чем узнать об ужасах, творившихся в Варшаве, и что проигранные битвы принесли меньше вреда делу революции, чем кровавые события 28 июня.
На следующий же день он издал следующую прокламацию.
«В то время, когда все мое внимание и все мои усилия были обращены к главной цели – отражению неприятеля, я узнал, что у нас появился гораздо более страшный враг, который угрожает нам изнутри. События, происшедшие в Варшаве, наполнили мое сердце печалью и горечью. Желание людей видеть виновных наказанными само по себе не подлежит осуждению – но должны ли они быть наказаны без решения уполномоченного на то суда? Почему кто-то осмелился посягнуть на священный авторитет закона? Почему не выслушали и отнеслись без уважения к тем, кто говорил от имени закона? Наконец, почему правительственный чиновник, которого не в чем было упрекнуть, подвергся унизительной каре вместе с теми, кого считали виновными? Разве так должен вести себя народ, который взял в руки оружие для того, чтобы победить армию противника, завоевать себе свободу и независимость и достичь мира, спокойствия и благосостояния своей родины? Задумайтесь над этим, граждане, и вы поймете, что против вас под покровом тайны действуют низкие интриганы, чтобы ввести вас в заблуждение, помрачить ваши умы и толкнуть вас на бесчинство. Ваши враги только и мечтают, чтобы вы погрязли в анархии, яростно восстали против правительства, законов и общественного порядка, – тогда им легче будет распылить ваши силы и победить вас: ведь посреди хаоса, общего смятения и возможной опасности для каждого человека у вас не будет возможности подумать о благе государства.
