У меня было определенное мнение о верности моего мужа, но мысль, что ему могло понравиться это увядшее и смешное создание – такая «старая дева» – рассмешила меня.
Оба мои спутника пожалели, что проболтались, и замолчали.
Тогда я припомнила, что мой муж писал мне о том, что подарил м-ль Мейстер прекрасный мех. «Мех в марте месяце!» – подумала я. Конечно, мех этот мог возбудить некоторое подозрение. Но это было уж слишком глупо! Гульда Мейстер! Нет, не стоит и думать об этом.
Дома я застала Сашу в постели с обвязанной головой. Испуганная, я спросила, что с ним случилось.
– Ничего, – ответил муж, – он упал на улице, но, право, это ничего.
Мне стало как-то не по себе: все в доме показалось каким-то холодным. Я смотрела вокруг – ничто не изменилось, а вместе с тем все было по-другому.
У меня была добрая и честная служанка Цензи, которую я привезла с собой из Пассау. Я упрекнула ее за то, что она пустила детей на улицу: она отлично знала, это было ей запрещено. Она ничего не ответила мне. Я рассердилась и была с ней резка. Она со слезами созналась в том, что произошло.
М-ль Мейстер поняла мои слова буквально, когда я просила ее заменить меня; она окончательно устроилась в моей спальне, употребляла мое белье и вещи и спала в моей кровати рядом с моим мужем. А для того, чтобы дети не мешали им днем, их отправляли на улицу, – вот от чего и произошел этот случай.
Настал час, когда м-ль Мейстер имела обыкновение являться. Я заперла на ключ дверь, которая вела из гостиной в спальню, а ключ положила себе в карман.
Звонок. Жеманная и изящная, появилась, подпрыгивая, девица из Пазевалка. Мой муж, очевидно, подозревавший что-то, стоял точно остолбеневший. Я позвала служанку и заставила ее повторить слово в слово все то, что она мне рассказала. Ни та, ни другой не решились отрицать. Отослав девушку, я заперла дверь гостиной на ключ, взяла приготовленный заранее кнут и принялась бить девицу с такой силой и так долго, насколько выдержали мои мускулы. Она скакала с одного конца гостиной на другой и без передышки кричала: «Да защитите же меня, наконец, доктор, защитите меня!» Крики эти не пробудили никакого отклика в душе моего мужа, который стоял как вкопанный. Когда я утомилась бить ее, я открыла дверь и вытолкала мою «заместительницу» вон.
Что касается моего мужа, я покончила и с ним.
Тотчас же я велела перенести в другую комнату его кровать и все, что принадлежало ему, со всеми его мехами и кнутами.
Свободна! Избавиться от всего мучения этих десяти лет!.. Снова принадлежать самой себе!.. Никогда больше не надевать меха! Никогда не брать кнута в руки! И никогда больше не слышать ни слова о «греке».
Точно тяжелая броня, которую я носила в продолжение долгих лет, которая давила меня и стесняла естественные движения моего тела и могла бы раздавить меня, спала наконец с моих плеч; я должна была присесть, чтобы вполне спокойно насладиться радостной минутой и удовольствием от моего поступка.
На другой день м-ль Мейстер написала Захер-Мазоху:
«Лейпциг. 22.3.82.
Милостивый государь, вы понимаете, что после того, как со мной обошлись таким образом у вас в доме, я отказываюсь от моей должности в редакции. Я окончу мою работу для майского номера, затем уезжаю в Берлин, куда прошу выслать следуемый мне гонорар.
Из Берлина я намерена потребовать у суда удовлетворения за оскорбление, нанесенное мне.
Примите и пр.
Гульда Мейстер».
Этого суда я жду до сих пор.
* * *
В апреле мы наняли в Кнаутейне, близ Лейпцига, небольшую виллу, куда и переехали.
Я знала, что Захер-Мазох не решится на попытку примириться со мной, но я не приняла в расчет его злобы и славянского лукавства.
Его связь с м-ль Мейстер продолжалась, и вместе с тем у него была еще другая дама, Жанни Мар, очень известная в Лейпциге. Обе эти особы старались в одном направлении: разлучить его со мной и занять мое место. Он, конечно, покинул бы меня, если б не должен был сознаться, что расстаться со мной значило вместе с тем расстаться и с Арманом, то есть с обильным денежным источником. А ему как раз необходимо было иметь много денег, чтобы обзавестись мехами, без которых он не мог обойтись в своих новых любовных похождениях.
В награду за вынужденное стеснение, а отчасти, вероятно, потому, что мое спокойствие и безразличие раздражали его, он мстил, пробуя мучить меня самым утонченным образом. Он старался оскорблять меня в присутствии детей, уверенный, что заставит меня страдать. Он совершенно отнял у меня Сашу. Очень часто он увозил с собой ребенка, когда ездил в Лейпциг навещать своих любовниц. Я принуждена была покориться.
Он ухитрялся придираться и к Арману. Если тот решался на малейшее замечание по поводу громадных расходов по журналу, он угрожал ему моментально бросить «Auf der Hohe» и уехать из Лейпцига с женой и детьми или намекал, что, если Арман будет вмешиваться в его дела, он прибегнет к своим «супружеским правам» и выставит его за дверь.
* * *
Зимой мы переехали в большую квартиру на Эльстерштрассе в Лейпциге, которую Арман изящно меблировал.
1 января 1883 г. Захер-Мазох отпраздновал двадцатипятилетний юбилей своей литературной деятельности. Арман употребил все силы, чтобы как можно более блестяще обставить этот юбилей, и влез даже в долги.
М-м Адан писала мне, что выхлопотала для моего мужа орден Почетного легиона, он получил много знаков отличия из других стран. В этот день наш дом до такой степени наполнился подношениями и людьми, пришедшими поздравить Захер-Махоза, что у меня закружилась голова.
27 января, накануне дня рождения Захер-Мазоха, у нас был большой обед, а 29 января утром он пришел ко мне в комнату и заявил, что велел увезти его и Сашины вещи ввиду того, что они оба покидают меня. Я, впрочем, могу выбрать между ним и Арманом, но больше он не потерпит присутствия моего любовника.
Арман находился в затруднительных денежных обстоятельствах и не был в состоянии удовлетворять постоянные требования Захер-Мазоха.
Он обратился к своей семье с просьбой доставить ему средства, и ему обещали дать для журнала значительную сумму, кажется, 100000 фр. Его отец приезжал по этому поводу в Лейпциг и сообщил о своем намерении Захер-Мазоху. Но тот вышел из терпения, так как, по его мнению, деньги слишком долго не высылались, и в порыве скверного настроения написал отцу Армана, что отказывается от ведения журнала. Семья Армана, считавшая дело очень серьезным, а Захер-Мазоха человеком, которому можно вполне доверять, усомнилась в этом и вязала свое слово назад.
Захер-Мазох сам попался на свою удочку, – и нам пришлось претерпеть все последствия этого.
Я предоставила ему возможность уехать.
Я расплатилась с моими двумя служанками и просила их тотчас же уйти. Я была одна, когда Лина и Митчи вернулись из школы. Они увидели наполовину пустую комнату, место, где стояла Сашина кровать, игрушек его не было в комнате, и сам он не вернулся из школы, не было больше прислуги, и мама сама готовила в кухне обед. Сколько вопросов зародилось в их головках, на которые их детский ум не находил ответа и которые тем не менее отравляли их юность! Боязливо и робко прижимались они друг к другу, точно пред невидимой опасностью, но не смели задавать мне вопросов прямо и только следили за мной взглядом, как верные собачонки, боявшиеся потерять следы своего хозяина. Лине было двенадцать лет; многое могло заставить ее задуматься. Как мне хотелось узнать ее мысли! Но она никогда не была откровенна со мной, а я никогда не пыталась проникнуть в запертую дверь.
В один прекрасный день Лина тоже не вернулась из школы.
Итак, мы остались вдвоем с моим смуглым сынишкой. О нем мне нечего было беспокоиться: чем больше другие отдалялись от матери, тем больше он цеплялся за меня и был счастлив, что наконец мама принадлежала ему одному.
Несколько недель спустя Саша заболел, и отец прислал спросить меня, не хочу ли я взять его к себе.
Хотела ли я!
Когда его принесли, ребенок бросился ко мне на шею и, целуя меня своими горячими, лихорадочными губами, воскликнул:
– О, моя мамочка!..
* * *
В интересах детей надо было подумать, как привести наши дела в порядок. Я отправилась к адвокату г. Брода и просила его заняться моими делами. Он сделал это с охотой, и в нем я нашла искреннего и горячего защитника. Он виделся с Захер-Мазохом, который признал свою вину, обещал все и не исполнил ничего.
Мне пришлось переехать из большой квартиры, за которую мы не платили.
Как только Саша поправился, я переехала с детьми в квартиру с садом в Белиц-Эренфельд.
Я надеялась, что мое пламенное желание наконец осуществится: я избавлюсь от мужа и сохраню детей.
Меня вывели из этого заблуждения самым жестоким образом.
В одно утро, когда я принимала холодную ванну, что обыкновенно делала в эти часы, оба мальчика играли в саду.
