Мыслил он нестандартно, по нынешним меркам, не хуже среднего политтехнолога. Еще не забыв нравы гимназии, довольно быстро организовал «школьную» агитационную кампанию, предложив старшеклассникам поиграть в войну с учителями-поляками, всячески срывая уроки и калеча оборудование. Детям такой вид протеста пришелся по душе, директора и завучи стояли на ушах, а Степан получил первое поощрение и, вдохновленный, организовал новую кампанию — «антимонопольную». Взяв за основу опыт организаций, вне всякой политики боровшихся против «алкоголя как источника культурного регресса», он бросил в массы слоган «Свiй. До свого. По своє!», без особого труда убедив селян, что самосад и самогон гораздо лучше «монопольки», поскольку дешевле. В результате чего Польша потеряла миллионы злотых, а старшие товарищи заценили Степана еще круче. Самой же яркой инициативой стала «могильная акция». В принципе, «культ могил» был для галицкой интеллигенции традиционен, сходки приурочивались к датам смерти известных людей, сопровождаясь торжественными панихидами. Однако Степан придумал «символические могилы», скорбно митинговать над которыми можно было без привязки к датам и личностям, просто для того, чтобы «напоминать, популяризировать и закреплять в душах масс идеи, за которые отдали жизнь украинские герои».
«Героическая», «а нтимоно поль ная» и «школьная» кампании сделали имя Бандеры известным в высших сферах, прилежно читавших польскую и европейскую прессу, подробно освещавшую «саботаж» в Польше. Сыграло определенную роль и недолгое тюремное заключение (в 1933-м Степана привлекали по обвинению в причастности к убийству полицейского комиссара Чеховского, но выпустили за недостатком улик), считавшееся своего рода «знаком качества». В январе 1933 года молодой референт стал главой Краевой Экзекутивы, а уже в июне, на конференции в Праге (по дороге туда, кстати, его задержали в Данциге польские пограничники, опознали, но почему-то отпустили), был назначен еще и главой Краевой Комендатуры УВО, став, таким образом, и «главнокомандующим», и подпольным наместником Галиции, по версии националистов, с неограниченными полномочиями.
А после конференции вновь направился в Данциг, где с начала августа немецкая разведка открыла филиал берлинской школы диверсантов (радистов, подрывников, террористов) для активистов ОУН, годных на роль инструкторов. Выпускники, возвращаясь в Галицию, становились инструкторами подпольных «спецшкол», работавших по ускоренной программе. Всего за четыре месяца подготовили более 300 «профессионалов», а в январе 1934 года ОУН официально переоформила на себя старый договор о сотрудничестве УВО с «веймарским» абвером, но уже с абвером нацистским (с немецкой стороны документ подписал полковник Рейхенау). После чего КЭ приказала всем членам организации, находящиеся на легальном положении, быть готовыми в час «Х» перейти в подполье или уйти в леса, а всем нелегалам «прилагать еще больше сил в борьбе».
Хотя, кажется, куда уж больше: за короткий период руководства Бандеры террор едва ли не превзошел эпоху «Летучей бригады». Теперь убивали уже не только польских чиновников и «предателей», но и всех, мало-мальски хоть с чем-то несогласных, от коммунистов и советских дипломатов до невинных славянофилов. Гибель вместе с приговоренными их жен и детей, в отличие от старых добрых времен, теперь считалась «издержками».
Все это дало Варшаве основания обратиться в Лигу Наций с предложением ввести санкции введения международных санкций против терроризма — в первую очередь запрет предоставлять политическое убежище лидерам террора, после чего взбешенный Коновалец отдал из Женевы приказ прекратить бойню. Но Бандера к тому времени уже сидел, а подменяющий его Шухевич заявил, что без приказа прямого начальника ничего поделать не может и не хочет. Лишь в июле 1934 года, когда за осторожную критику методов КЭ был убит популярный и любимый во Львове директор украинской гимназии Иван Бабий и на дыбы встала поголовно вся галицийская общественность, а митрополит Шептицкий чуть ли не проклял убийц («нет ни одного отца или матери, которые не проклинали бы вас, ведущих молодежь на бездорожье преступлений, вас, украинские террористы, которые безопасно сидят за границами края, используют наших детей для убийства родителей, а сами в ареоле героев радуются такому выгодному житью»), крыша у лидеров КЭ, наконец-то осознавших, что романтичный образ ОУН, так трепетно создаваемый много лет, вот-вот посыпется окончательно, слегка встала на место. Но было поздно. Варшава вновь начала Дикую Охоту.
Многие исследователи считают, что укрепить контакты с террористами немцев заставили сами же поляки, мелко, но надоедливо «проверявшие на прочность» новый германский режим. Если так, то они, конечно, напросились сами, однако сами же ситуацию и поправили. Получив от чешских коллег так называемый «Пражский архив» и сумев «расколоть» арестованного орговика КЭ Ивана Малюцу знавшего решительно все, польские спецслужбы в первые месяцы 1934 года зачистили Край от души, сведя в ноль практически всю КЭ.
14 июня 1934 г. при попытке нелегально перейти чешско-польскую границу был задержан и Степан Бандера. Как гласит официальная мифология ОУН, в связи с убийством польского министра внутренних дел Бронислава Перацкого, автора «пацификации». Однако тут имеется неувязка. Массовые аресты поляки начали еще в январе, тогда же был объявлен в розыск и Бандера, а Перацкого, кроме всего прочего, возглавлявшего, и очень успешно, разведку и контрразведку Польши, убили только 15 июня, на следующий день после ареста будущего «вождя». В общем, возникают вопросы. Много. Начиная, кстати, с того, что против этого убийства был Коновалец, имевший с Перацким какие-то сложные связи, так что покушение опосредованно стало и щелчком молодняка по носу самому Полковнику. Но как бы то ни было, Бандера оказался на скамье подсудимых и получил вышку, затем («учитывая молодость и по иным гуманитарным соображениям») замененную пожизненным заключением. После чего отбывал срок — сперва в варшавской тюрьме «Святой крест», затем во Вронках, а потом в Бресте. С этого момента он становится фактически символом, ни в чем участия не принимающим, но страдающим за все, то есть практически святым. Особенно для подрастающего юношества.
Однако сил у ОУН нет совершенно, временно возглавивший ее Лев Ребет вынужден перевести остатки организации на «культурно-просветительскую работу». Но Коновалец пашет как вол, и к началу 1938 года ему удается более или менее восстановить разрушенную структуру. Правда, пожать плоды Полковнику уже не довелось. До поры до времени его и его игры с немцами терпели. Однако после визита в Токио с предложением наладить работу по разложению Особой Дальневосточной армии, в основном укомплектованной призывниками из УССР, терпеть перестали. 23 мая 1938 года в Роттердаме Полковник взорвался, вскрывая коробку конфет, подаренную доверенным связным «Павлусем» ака Павел Судоплатов.
Насколько тяжела была эта потеря для ОУН, трудно представить, ибо лидеров такого уровня одна организация дважды не имеет, а заместитель погибшего Андрей Мельник, возглавивший зарубежное руководство, хотя и был тоже полковником, но всю жизнь только оттенял великого человека, близкой дружбой с которым гордился. И тем не менее колесо крутилось. Вчерашние мальчишки становились парнями, абвер аккуратно обучал новобранцев на военных курсах, открытых в Баварии; чем могли помогали и хорватские усташи.
Оттачивается и идеология. Ненависть к Польше возводится в ранг уже не политической, а религиозной доктрины. Доведя до логического конца идею Михновского, теоретики ОУН утверждают понятие «нации» как общности, имеющей наивысшую ценность для любого индивидуума, себя к этой общности относящего, много высшей, нежели жизнь или другие «устаревшие ценности». «Во имя победы над врагом нации» теперь позволено все, без оговорок, поскольку «враг нации» по определению есть «воплощение всего зла, порока и греха». Новые веяния сметают с руководства КЭ «гнилого интеллигента» — к тому же еще и еврея — Ребета и выносят на гребень молоденького, напрочь лишенного сомнений и рефлексии Мирослава Тураша, вновь давшего отмашку молодым и задорным, еще не стрелявшим и не взрывавшим, но мечтающим стрелять и взрывать. «Мы хотим, — заявляет в книге “Украинская военная доктрина” теоретик нового призыва Николай Колодзинский, — не только обладать украинскими городами, но и топтать вражеские земли, захватывать вражеские столицы, а на их развалинах отдавать салют Украинской Империи… Хотим выиграть войну — великую и жестокую войну, которая сделает нас хозяевами Восточной Европы».
Удержать в руках этих ребят было бы нелегко и покойному Коновальцу, а уж Мельнику, привыкшему к размеренной эмигрантской оппозиции, вообще не по силам. Зато привычное дело он делал неплохо, всего за год добившись от Канариса смутного намека на согласие «там, наверху» (неопределенно-многозначительный жест в сторону люстры) создать на руинах Польши «Украинское государство» в обмен на «всенародное восстание в час Х». После такого успеха приставка «врио» выглядела оскорбительно; в конце августа 1939 года — накануне «великих событий» — Большой Сбор ОУН в Риме избирает Андрея Мельника Вождем с неограниченными полномочиями. А спустя две недели, в самый разгар германского вторждения в Польшу, из брестской тюрьмы был освобожден немцами Степан Бандера.
