Тихо не стало. Тогда и того, и другого 5 июля заперли в номерах отеля, причем Мельника через неделю выпустили, а Бандеру увезли в Берлин, где уже в довольно жестком стиле потребовали прекратить оскорблять действием ОУН(м). Но главное, отозвать «Акт 30 июня 1941», подкрепив требование покушением 9 июля на «главу правительства УССД» Стецько, в ходе которого уложили наповал водителя, а в жертву демонстративно не попали. После чего понятливая жертва оперативно оказалась в том же Берлине, оставив на хозяйстве в качестве «временногоглавы Украинского государства и правительства» безотказного Леву Ребета.
А пока тот «руководил», шефы писали. Писали много и обстоятельно. 3 августа, например, заявили протест против присоединения Галичины к генерал-губернаторству, а 14 августа Бандера направил Альфреду Розенбергу письмо, разъясняющее его позицию, приложив к письму огромный меморандум под названием «Zur Lage in Lwiw (Lemberg)», излагающий пункты письма в развернутом виде. В частности, указывалось, что «украинство борется против всякого угнетения, будь то жидовский большевизм или российский империализм», что «ОУН(б) желает сотрудничества с Германией не из оппортунизма, а из осознания необходимости этого сотрудничества для добра Украины» и, естественно, что «нет лучшей основы для украинско-немецкого сотрудничества, нежели чем та, при которой Германия признает Украинское Государство». Короче, почему хорватам и словакам можно, а нам нет? Чем я, Степан Бандера, хуже Анте Павелича или попа Тисо? Ответа не было. В Рейхсканцелярии к тому времени уже лежал не меньших объемов проект «Конституции Украинской Державы» за подписью Мельника, где говорилось примерно то же самое, разве что без надрыва, а также письмо на имя рейхсфюрера СС Гиммлера с выражением хотя и не протеста, но «глубокого и искреннего разочарования» по поводу присоединения Галиции к генерал-губернаторству. Так что подумать было над чем, а спешить некуда.
Тем временем у «вождя нации» внезапно возникли совсем уж нежданные сложности. «В августе 1941 года, — показывал позже полковник абвера Эрвин Штольце, — Бандера был арестован и содержался нами на даче в пригороде Берлина под домашним арестом. Причиной ареста послужил тот факт, что он в 1940-м, получив от Абвера большую сумму денег для финансирования подполья и организации разведывательной деятельности против СССР, пытался их присвоить и перевел в один из швейцарских банков. Эти деньги нами были изъяты». История не совсем ясная, но как бы то ни было, вопрос был закрыт только после того, как деньги были возвращены из Женевы в Берлин. В то же время Мельник продолжает жаловаться, немцы проверяют, убеждаются в том, что жалобы справедливы, и принимают меры, а «бандеровцы» распространяют коммюнике, обвиняющее «мельниковцев» в том, что они «лживыми доносами о противонемецкой деятельности ОУН(б) привели к аресту ряда членов последней».
Натурально, вновь начинается стрельба, выбивающая «предателей и диверсантов из ОУН(м)» вплоть до персон из ближнего круга пана Андрея, — и уже не только на «материнских» (Галиция), но и на «среднеукраинских» (Правобережье) землях. После того, как 30 августа в Житомире погибают сразу два лидера ОУН(м) — Орест Сеник-Грибовский и Николай Сциборский, люди известные (особенно первый, считавшийся ведущим теоретиком ОУН) и очень ценимые Берлином, немцы звереют. Они открытым текстом заявляют Бандере, что весь этот бардак считают делом рук его сторонников, которые и без «аттентатов» позволяют себе невесть что, от грабежей имущества, объявленного собственностью Райха до создания «Украинского Гестапо», глумления над выданными немцами документами и принуждения поляков носить такие же повязки, какие носят евреи. На поляков немцам, конечно, плевать, но ordnung ist ordnung, и верить официальным заявлениям Бандеры о непричастности ОУН(б) к убийствам они не собираются, поскольку сразу после этих заявлений погибают еще несколько десятков руководителей ОУН(м), а около 600 «мельниковцев» получают письма-приговоры. А ведь все это не просто untermenshen, это нужные кадры, на подготовку которых затрачены время и деньги!
В общем, в середине сентября гестапо закрывает более 1500 активистов ОУН(б) в дистрикте Galicia и рейхскомиссариате Ukraina, а также «на территории Райха» (читай, в Берлине), и уже к концу месяца, словно по мановению волшебной палочки, беспредел, к неописуемой радости умученного политикой населения, сходит на нет. То есть не так чтобы совсем уж на нет: стрелять в «провокаторов и клеветников» все же перестают, зато, вопреки прямому запрету Берлина, начинают самочинно создавать на «материнских украинских землях» «союзную немецкому вермахту» «Украинскую Национальную Революционную Армию». Идея абсолютно ненужная, поскольку вермахт и без нее вполне победоносно движется на восток. Более того, вредная, ибо, как уже уверены в Рейхсканцелярии, этим отморозкам не то что оружие, но и грабли доверять нельзя.
А потому Бандера и Стецько, ожидавшие исхода событий в уютном «закрытом отеле» гестапо, на волю не вышли. В январе 1942 года их перевели в Заксенхаузен. Вернее, в отдельный спецблок «Целленбау», режим которого предполагал права переписки, свиданий и прогулок вне лагерной зоны, не говоря уж о рационе. Как вспоминает, в частности, член Провода ОУН(м) Д. Андриевский, Бандера, к чести своей, старался помогать чем мог, менее «льготным» («…Он спросил о моем здоровье, получаю ли я посылки, досыта ли ем, хватает ли у меня денег, не нужен ли врач, предлагал мне свою помощь, если что-то потребуется»). Так и коротали «вожди нации» время в компании товарищей по несчастью — в основном звезд европейской политики, увидеть которых вживе и в яви они на свободе даже не мечтали (некоторые звезды, кстати, оставили весьма теплые мемуары о своих невзгодах, мельком помянув и пару «демократических молодых лидеров откуда-то из России»). Пару лет спустя на правах старожилов встретив Мельника, переведенного в «Целленбау» после трех лет мирного берлинского бытия, и еще пару знакомцев рангом пониже типа Тараса Бульбы-Боровца, атамана отделившейся от ОУН и ушедшей под знамена «УНР в изгнании» группировки «Полесская Сечь». Если верить воспоминаниям пана Андрия и пана Тараса, встретились «как родные, близкие, как братья».
Пока пастыри нации понемногу изнывали в гестаповских застенках, осиротелая паства по мере сил приспосабливалась к объективной реальности, данной ей в ощущениях. Что немцы шутить не любят, стало ясно уже осенью. Большинство «бандеровских» боевиков — в первую очередь уличенные в отстрелах конкурентов — было арестовано. Кого-то даже списали в расход (но, вопреки легенде, не братьев Бандеры, — одного из них в лагере убили поляки, второй умер от гриппа). Это было тактически неприятно, но в стратегическом смысле даже полезно для организации, поскольку дало возможность лидерам позже заявлять о «борьбе с Гитлером аж с 1941 года».
Однако хотя ОУН(б) формально числилась нелегальной, вела она себя тихо, и СД, время от времени подтверждая запрет, после большой осенней чистки никаких масштабных акций против нее не проводила даже в дистрикте Galicia, не говоря уж о рейхскомиссариате Ukraina, где «бандеровцы», как ни пытались, нарастить серьезное влияние так и не смогли. К тому же плохишей было мало, зато кибальчишей — куда больше. Смирившись с тем, что мечты об «Украинской армии, которая войдет в войну на стороне Германии и будет вести ее совместно с немецкой армией», можно забыть, оставленные на свободе лидеры «бандеровцев» удовлетворились созданием того, что они именовали «Украинским легионом» в составе групп «Север» (командир Роман Шухевич) и «Юг» (командир Рихард Ярый). Группы эти, однако, как, впрочем, и легион в целом, существовали только в их воображении и личной переписке. В реале же проходили по документам, как спецподразделения «Нахтигаль» и «Роланд» полка абвера «Бранденбург-800», к тому же набранные на основе индивидуальных годичных контрактов с вермахтом. То есть всего лишь вспомогательные наемные части. Сипаи, так сказать. Правда, «вспомогали» очень неплохо, особенно на территории Белоруссии, где, действуя в составе 201-й охранной дивизии, успешно ликвидировали несколько десятков «баз террористов» (правда, к наиболее известной из них, Хатыни, отношения не имеют, там как раз постарались «мельниковцы»).
Что касается рядовых членов ОУН(б), завербоваться по тем или иным причинам не сумевших, то они (молодежь все-таки), изнывая от безделья, на немцев обижались, требуя от лидеров что-то сделать, и лидерам, вовсе не желающим обострений, пришлось дважды (в апреле и декабре 1942 года) разъяснять, что «любые вооруженные акции против немцев несвоевременны», а самым актуальным вопросом для организации остается борьба против «оппортунистов» из ОУН(м) и, во вторую очередь, против «московско-большевистских влияний».
