Трудовая этика
География религии тоже имеет отношение к распределению полиматов по странам. В долгой дискуссии о причинах научной революции XVII века порой звучали утверждения о том, что явление, которое Макс Вебер назвал протестантской этикой, было важно как для подъема науки, так и для развития капитализма [776]. Этот аргумент, безусловно, нуждается в уточнении. Вместо того чтобы использовать его по отношению ко всем протестантам, следует сконцентрироваться, как это делал Вебер, на пуританском направлении с его этикой умеренности и упорного труда. Верно и обратное – то, что часто называют протестантской трудовой этикой, можно обнаружить и у других групп, например у последователей конфуцианства и иудаизма (см. ниже), а также у некоторых католиков, включая Умберто Эко (на его личной «трудовой этике» – etica lavorativa – акцентировал внимание один из его бывших студентов) [777]. Присутствие в выборке десяти полиматов-иезуитов ставит под вопрос любое простое объяснение с привлечением понятия протестантской этики.
Несмотря на все необходимые уточнения, тезис Вебера содержит зерно истины, и существует большой соблазн распространить его на ученых в целом и полиматов в частности, особенно если принять во внимание, что одним из любимых примеров Вебера был полимат Бенджамин Франклин, чей «План будущей жизни» (Plan of Conduct, 1726) свидетельствует о том, что в двадцать лет он придавал важное значение умеренности и прилежанию.
В пользу указанного аргумента говорит и количество полиматов, которые были протестантскими священниками, – их девятнадцать, считая лютеран, кальвинистов и англикан. Представителями стран Центральной Европы являются Филипп Меланхтон, Иоганн Генрих Альстед, Ян Коменский и Иоганн Готфрид Гердер. В Шотландии это Гилберт Бёрнет, Джон Плейфер (математик, геолог и астроном) и Уильям Робертсон Смит. В преимущественно католической Франции – Самуэль Бошар, Пьер Бейль и учитель Конта Даниэль Анконтр (который в разные годы жизни был профессором литературы, математики и теологии). Другие полиматы (или, за них, их родители) предполагали, что выберут религиозную карьеру: таковыми были биолог-психолог Джеймс Миллер, Уоррен Мак-Каллок, пионер в сфере искусственного интеллекта, историк-экономист Гарольд Иннис, происходивший из семьи баптистов, и Мелвил Дьюи, еще один баптист, который подумывал о том, чтобы сделаться миссионером.
Двадцать девять полиматов, в том числе Улоф Рудбек, Пьер Бейль, Карл Линней, Эмануэль Сведенборг, Адам Фергюсон, Якоб Буркхардт, Джон Стюарт Милль, Луи Агассис, Карл Густав Юнг, Гарольд Лассуэлл и Роберт Хатчинс, были сыновьями пасторов, поэтому весьма вероятно, что они усвоили протестантскую этику в раннем возрасте [778]. Фридрих Ницше, сын служителя лютеранской церкви, однажды написал, что «протестантский пастор – дед немецкой философии», и это замечание можно распространить на ученость в целом [779]. Внуками (и внучкой) пасторов были Альберт Фабрициус, мадам де Сталь и Юрген Хабермас. Дед Хабермаса, проводившего долгие часы за письменным столом, «обладал прусской добродетелью – строгой трудовой этикой» [780].
Выдающимся примером этой этики был и сам Макс Вебер, мать которого, как и матери Бенджамина Франклина и Уоррена Мак-Каллока, была набожной протестанткой. Макс однажды сказал своей жене Марианне, что непрерывная работа является для него «естественной потребностью». Джон Мейнард Кейнс (еще один трудоголик, как мы уже видели) был сыном «убежденного нонконформиста», и, по словам Бертрана Рассела, «что-то от этого нонконформистского духа сохранилось и у его сына» [781].
Вопрос Веблена
Чтобы взглянуть на тезис Вебера в перспективе, можно сравнить его с утверждением другого социолога-полимата, Торстейна Веблена. В знаменитом эссе, опубликованном в 1919 году, Веблен рассматривал «интеллектуальное превосходство евреев в современной Европе», пытаясь объяснить, почему евреи составляют «непропорционально большое число людей, к которым современная наука и ученость обращаются за руководством и предводительством», «пионеров, членов беспокойной гильдии первопроходцев и иконоборцев». Отвергая расовое объяснение феномена на том основании, что «иудейский народ – нация гибридов», Веблен предлагает объяснение социальное, утверждая, что только когда иудеи вступают «в языческую республику учености», они становятся креативными, балансируя между двумя мирами и поэтому относясь к обоим с известной долей отстраненности и скептицизма [782].
Просопография полиматов, на которой основана эта книга, тоже показывает, что ученым еврейского происхождения (независимо от того, исповедовали ли они иудаизм, католичество, протестантизм или были атеистами) удавалось достичь больше, чем можно было ожидать, – по крайней мере с середины XIX века, начиная с Маркса. Из 250 перечисленных в приложении полиматов, родившихся в 1817 году и позже, 55 человек были евреями. Проблема заключается в том, что если Веблен был прав, то, по мере того как евреи покидали гетто и ассимилировались в европейскую и американскую культуру, «источник еврейских перебежчиков» (используя слова того же Веблена) должен был иссякнуть в начале XX века. Но очевидно, что в случае с полиматами этого не произошло. Поэтому необходимо другое объяснение «интеллектуального превосходства», дополняющее, если не заменяющее полностью, гипотезу Веблена.
Как и в случае с другими меньшинствами, например квакерами, исключение из политической жизни побуждало умных молодых людей искать себя в другой сфере, такой как торговля или наука. В еврейских семьях ученость всегда ценилась очень высоко, и стать ученым или научным работником было своего рода секуляризацией традиции изучения Танаха или Торы. Поэтому неудивительно, что некоторые родители активно подталкивали своих детей в этом направлении, как это было с Норбертом Винером, который впоследствии шутил, что «вырос в атмосфере двойного пуританства» – в еврейской семье, жившей в протестантской Новой Англии [783]. Стоит отметить и значение вынужденной эмиграции (Веблен непременно учел бы это, если бы писал в 1930-е годы, а не в 1919-м). Полиматы еврейского происхождения, о которых идет речь в этой книге, обычно были эмигрантами либо детьми эмигрантов, жившими между двумя культурами – своей родины и новой страны – и воспринимавшими обе с некоторой долей отстраненности, что позволяло им избегать провинциализма ученых, укорененных в какой-то одной среде и характеризующихся соответствующим образом мыслей [784].
Образование
Существовал ли какой-то особый тип воспитания, способствующий полиматии? Есть веские основания предполагать (хотя это трудно доказать), что люди, получившие домашнее, а не школьное образование, гораздо свободнее относятся к формальным академическим границам, а то и вовсе не знают об их существовании. В любом случае некоторые видные полиматы учились дома. На протяжении долгого времени это было неизбежным вариантом для женщин, например Анны-Марии ван Схурман, сестры Хуаны де ла Крус, Мэри Сомервилль и леди Мэри Уортли Монтегю, которая самостоятельно выучила латынь, когда, по ее словам, «все думали, что я не читаю ничего, кроме романов». Среди полиматов-мужчин домашнее образование, по меньшей мере в юные годы, получили Христиан Гюйгенс, Николаас Витсен, Кристофер Рен, Гилберт Бёрнет, братья Гумбольдт, Томас Юнг, Джон Стюарт Милль, Марк Паттисон, Уильям Робертсон Смит, Карл Пирсон, Карл и Майкл Полани, Джон фон Нейман, Бертран Рассел, Хорхе Луис Борхес и Людвиг фон Берталанфи.
