В своей двухкомнатной квартире по улице Ришелье, 102, мадам Жак Жюже прислушивалась к радостным воплям толпы под окнами. Почтенная вдова, которой исполнился уже 71 год, улыбалась этому шуму с легкой печалью. В Париже она была одинока, отрезана от своей семьи и встречала День освобождения так же, как провела почти весь период оккупации, — один на один со своими мыслями. Она не расслышала, когда в дверь постучали в первый раз. Наконец она услышала стук, но решила, что это ошибка. Когда постучали в третий раз, она со страхом пошла открывать.
За дверью стоял улыбающийся гигант в странной форме. Он полез в карман, и таким образом в День освобождения первый же американец, которого увидела мадам Жюже в своей жизни, вручил ей письмо. Это было письмо от ее единственного сына, проживавшего за 3600 миль от Парижа, в другой стране, которую она совсем не знала. Пришедший к ней военный оказался подполковником Ги Стоуном. Сын мадам Жюже был соседом Стоуна в Фо-рест-Хиллз, штат Нью-Йорк. В тот вечер, когда Стоун покидал Соединенные Штаты, Жюже дал ему это письмо. «Оно принесет тебе удачу», — сказал он. Это письмо Стоун пронес с собой, как талисман, через сражения на берегу Юты, на полях Нормандии и доставил в эту невзрачную парижскую квартиру.
* * *
В веселом карнавале, царившем теперь на улицах Парижа, все происходило одновременно. Возбужденные бойцы ФФИ с бутылкой в одной руке и винтовкой в другой прочесывали крышки города в поисках немецких снайперов. На Елисейских полях хор под руководством радостно возбужденного пожарника попеременно распевал «Марсельезу» и «Год блесс Америка». Вокруг еще сопротивляющихся немецких опорных пунктов солдаты 2-й бронетанковой сражались и умирали, тогда как всего в нескольких кварталах их товарищи, закончив свое сражение, праздновали победу.
Подполковник Кен Даунс и лейтенант Джон Мовинкл решили пропустить по бокальчику за возвращение в единственном месте, которое, по мнению бывшего газетчика Даунса, было подходящим для такого случая, — в отеле «Крийон». Даунс растолкал служащих отеля, загораживающих железной решеткой вход в вестибюль, и вошел внутрь. Увидев происходящее там, он резко остановился. Из одного конца вестибюля в другой выстроилась угрюмая масса немцев с ранцами через плечо, с пристегнутым к поясу оружием. Они уставились на двух американцев. Затем один из них вышел вперед. «Вы американцы?» — спросил он.
Даунс ответил утвердительно.
— Тогда, — продолжал немец, — мы сдадимся вам, а не тем, — он презрительно кивнул в сторону толпы за дверями отеля.
— Сколько вас? — спросил Даунс.
— Сто семьдесят шесть, — ответил немец.
Даунс на секунду задумался. Затем повернулся к Мо-винклу. «Лейтенант, — сказал он, — позаботьтесь о пленных». С этими словами Даунс отправился на поиски более подходящего бара. Оставшись один со ста семьюдесятью шестью пленными, Мовинкл решил разоружить их, как джентльмен. Он приказал им сдать оружие в гардероб.
Пока они это проделывали, Мовинкл обнаружил союзника — огромного роста французского лейтенанта в форме полка спаги. Он полагал, что это штаб Леклерка. Француз решил осмотреть отель. Вынув кольт из кобуры, он расчищал дорогу к лестнице, расталкивая попадавшихся на пути немцев рукояткой пистолета. Американец пошел за ним. Наверху был огромный банкетный зал, все еще заваленный остатками последнего пиршества немцев. Молодые офицеры вошли через разные двери и почти в один и тот же момент заметили трофей, оставленный немцами, — ящик шампанского. Насколько позволяло им чувство собственного достоинства, они заспешили наперегонки к этому ящику. И добрались к нему одновременно.
— Лейтенант Жан Бьельман, французская разведывательная служба, — произнес француз.
— Лейтенант Джон Мовинкл, американская разведывательная служба, — ответил Мовинкл.
— Я предлагаю, — промолвил француз, делая широкий жест, — шесть вам и шесть мне. — Мовинкл в знак согласия вежливо поклонился, и молодые офицеры разобрали шампанское. Затем друг подле друга, держа в охапке бутылки с шампанским, они торжественно направились вниз по парадной лестнице отеля мимо своих ошарашенных пленников и, смеясь как два только что напроказивших школьника, продефилировали из отеля.
В нескольких кварталах от этого места два грузовика с бойцами ФФИ подкатили к главному входу не менее знаменитой парижской гостиницы. Грязные и пыльные, в беретах, майках и промасленной рабочей одежде они прошли, словно рабочие батальоны на защиту Мадрида, в самую цитадель старорежимной роскоши — отель «Риц». Во главе их шли самозванный генерал этой армии Эрнст Хемингуэй и два его добровольных помощника — достопочтенный полковник Дэвид Брюс и «Мутард», служивший до войны инженером на принадлежавшей Франции железной дороге в Эфиопии и выполнявший роль начальника штаба в хемингуэйевской армии ФФИ в течение последних четырех дней.
В пустынном вестибюле «Рица» они встретили лишь одного человека — перепуганного помощника администратора. Он узнал своих почтенных американских посетителей, часто останавливавшихся в этом отеле до войны.
— Как, это вы? Что вы здесь делаете? — выдохнул он.
Они сообщили ему, что прибыли с несколькими друзьями, чтобы ненадолго остановиться здесь. Приходя в себя от изумления, помощник администратора спросил Хемингуэя, может ли отель что-нибудь предложить ему в качестве приветственного жеста. Писатель посмотрел на орду счастливых, нечесанных бойцов ФФИ, уже заполнявших вестибюль отеля.
— Нельзя ли 73 бокальчика сухого мартини? — спросил он.
* * *
Все утро Иветта Бовера, ее муж и дочь Элен проталкивались на велосипедах сквозь смеющиеся толпы, пытаясь разыскать полк в черных беретах. Они начали свои поиски от Орлеанских ворот, где впервые увидели входящие в Париж войска, потом добрались до Люксембургского дворца и далее по бульвару Сен-Мишель до «Отель де виль». Теперь, по крайней мере, они знали название полка, который им был нужен. Это был 501-й танковый полк, подразделения которого вели наступление на отель «Мёрис».
Наконец, на площади Шатле Бовера нашли первых солдат в черных беретах. Но никто из них не знал ни Раймона, ни Мориса Бовера. Они посоветовали поискать на острове Сен-Луи, где стояли другие подразделения их полка.
Примерно с час все трое Бовера носились по кривым улочкам маленького острова. Всех встречных они спрашивали, не видели ли те «солдат в черных беретах». Ответ неизменно был отрицательным. Наконец, перед входом в кафе двое бойцов ФФИ, охранявших джип, сообщили несчастному семейству, что во дворе кафе спит какой-то солдат в черном берете.
Первой во двор попала Элен. В углу, на солнышке, свернувшись калачиком, спал солдат. Он был слишком велик для одного из ее братьев, подумала она. Вскоре к ней присоединились мать и отец. Все трое Бовера наклонились и впились глазами в грязного, небритого человека, похрапывавшего у их ног. И тут мадам Бовера протянула руку и тем нежным, ласковым движением, каким будила его в детстве, легонько потрясла плечо спящего солдата. Это был ее сын Морис.
Пробуждаясь, Морис сладко потянулся. Первой, кого он увидел, открыв глаза, была его сестра. «Какая она стала красивая», — подумал он. Девочка со слезами на глазах нагнулась поближе, чтобы лучше рассмотреть этого огромного мужчину, которого она запомнила долговязым подростком. Она заметила металлический отблеск воткнутого в его пояс предмета, который поначалу показался ей знакомым. Это была обойма с патронами к его кольту 45-го калибра.
— О, — воскликнула она тихим от застенчивого восхищения голосом, — ты все еще играешь на губной гармошке?
* * *
Скулы капитана Виктора Врейбла «болели от смеха и поцелуев». Тридцатилетний капитан, начальник боепитания 12-го полка, оказался в центре толпы счастливых парижан, облепивших его джип на мосту Согласия. В тот момент, когда Врейбл пытался разобрать английский вежливого пятнадцатилетнего мальчика, из толпы появилась хорошенькая блондинка. «Могу ли я вам помочь?» — спросила она.
Смеющийся капитан ответил, что может, и попросил о свидании. Только если с ней пойдет мама, которая стоит сейчас сзади, ответила девушка. Они обменялись адресами, но, увидев список имен, уже заполнивших его блокнот, Жаклин Малиссине подумала, что она никогда больше не увидит этого смеющегося капитана. Она ошиблась. Он вернется, и через два года мужчина, с которым она обменялась всего лишь несколькими фразами на английском, выученном в школе секретарш, станет ее мужем.
* * *
Цита Креббен, хорошенькая секретарша из Мюнхена, услышала лязг гусениц за окнами квартиры по улице Фобур-Сент-Оноре, в которой вместе с ней находились оставшиеся в Париже немки. Чтобы совершить короткий путь в плен, двадцатитрехлетняя Цита с гордостью надела свой самый элегантный наряд — светло-бежевый чесучевый костюм, поверх которого была наброшена пелерина. Принявшие их под свою опеку шведы из консульства Нордлинга отвели Циту и ее соотечественниц вначале в отель «Бристоль». Там после быстрого обыска из их тщательно упакованных чемоданов исчезли запасы шоколада, чулки, столовое серебро, гостиничные простыни и даже несколько дамских револьверов.
