Их «последний суд» был совсем близок.
Глава 10
В глубь лабиринта
В среду утром, 28 декабря, мы с Джимом Миттигером встретились возле моста Верразано-Нэрроуз, соединяющего Стейтен-Айленд с южной стороной Бруклина, и отправились на восток по Белт-парквей в сторону Кони-Айленда. Проезжая под пешеходным мостом, по которому Стейси Московиц и Роберт Виоланте прошли в ту роковую ночь пять месяцев назад, Миттигер заметил, что кто-то повесил распятие на фонарный столб рядом с местом, где парковалась пара.
– На прошлой неделе кто-то отправил письмо в 60-й участок, – отозвался я. – С предупреждением о нападении в Кони-Айленде или в Сигейте. Его восприняли всерьез, и случившееся отвлекло внимание от этого места.
– Отличный план, если это был он, – сказал Джим. – Возможно, мы получим подтверждение раньше, чем они опомнятся.
В нескольких милях к востоку мы съехали с шоссе и остановились у местного гастронома, где Миттигер купил восемь стаканов кофе и кучу всякой выпечки.
– Я же был копом, помнишь? Тот, кто приходит последним, покупает кофе и рогалики на всех.
Я хотел спросить, как человек может заранее знать, что придет на дежурство последним, но промолчал. В 10-м убойном секторе, расположенном на втором этаже здания 60-го участка, нас встретил сержант Билл Гарделла, тот самый начальник с мальчишеским лицом, который участвовал в аресте Берковица. Гарделла мне понравился, он казался проницательным и умным. Затем к нам присоединился лейтенант Роберт Келли, а позже ненадолго материализовался Эд Зиго.
Сообщив цель визита, мы детально изложили обстоятельства гибели Московиц, какими они нам тогда представлялись. (Самое важное доказательство еще не было обнаружено.) На удивление, все детективы, кроме Зиго, заинтересовались нашими словами.
– Отлично сработано, – сказал Гарделла. – Вы подметили детали, которые раньше ускользали от СМИ. Не станем отрицать, в деле есть пара вопросов без ответов. Но порой, нравится вам это или нет, вопросы так и не получают ответов.
Келли добавил:
– Все, что нам известно: у нас были основания арестовать Берковица. Как только мы произвели арест, дело у нас забрали. Все документы передали в офис окружного прокурора. Теперь это их дело. Мы больше не имеем к нему никакого отношения.
– Пользуясь вашей терминологией, между вами и Вестчестером есть пара вопросов без ответов, – сказал я Гарделле.
– Я не уполномочен говорить о Вестчестере, – ответил он. – Мы отвечаем за Бруклин. Нам ничего не известно об инцидентах в Йонкерсе, и, честно говоря, мы впервые слышим о Джоне Карре.
Миттигер достал копию записки, написанной Берковицем в больнице округа Кингс, в которой упоминался Джон Карр.
– Это Джон «Уитис», – показал он. – Реальный человек, а не просто псевдоним.
Зиго наклонился вперед, посмотрел на записку и неохотно признал:
– Ладно, это почерк Берковица. Где ты это взял?
Джим проигнорировал вопрос, и Зиго, которому явно наскучила наша дискуссия, вскоре вышел из комнаты. Однако Келли и Гарделла продолжали нас слушать.
– Похоже, вы нашли кое-что интересное, – заметил Гарделла. – Нам бы хотелось, чтобы вы встретились кое с кем из офиса окружного прокурора.
Я посмотрел на Келли, и тот кивнул в знак согласия.
– С Голдом? – спросил Джим.
– Нет, с Шелли Гринбергом. У него должность старшего помощника, и он руководит этим делом по поручению Голда.
– Не знаю, добьемся ли мы чего-нибудь, – сказал я. Это был скорее вопрос, чем утверждение.
– Думаем, вам надо с ними встретиться, – ответил Келли. – Мы позвоним туда и договоримся, что вы приедете примерно через час.
Миттигер с готовностью согласился, но меня терзали сомнения. Мне хотелось обменяться с Джимом впечатлениями о прошедшей в полиции встрече до того, как бежать на следующую, поэтому я попросил детективов сообщить офису Голда, что мы запишемся на прием через несколько дней. На обратном пути мы обсудили утренние события и договорились передать имеющуюся у нас информацию окружному прокурору.
– Кажется, мы задели их за живое, – сказал Джим. – Интересно, мы сильно мешаем работе честных людей из 10-го?
– Возможно. Они неспроста решили нам помочь. Ты был прав, когда все это затеял. Теперь мы прямо в логове проклятого льва.
Миттигер настаивал на правильности избранной стратегии и обвинил меня в излишней осторожности. Отчасти он был прав. Я слишком остро осознавал, какую гору мы пытаемся свернуть, и хотел как можно лучше проверить все факты, прежде чем представить их властям. В этом раскрученном деле мы не придерживались генеральной линии, а шли наперекор ей. Всего один промах, единственная ошибка, и наш подающий надежды кредит доверия с готовностью обнулят. Мы не могли позволить этому случиться.
Затем я рассказал Джиму о разговоре со своей двоюродной сестрой Мэри Эллен, которую не видел несколько месяцев и с которой встретился на Рождество. Описывая ей то, над чем мы работали, я упомянул Джона Карра и посетовал, что знаю о нем так мало. Мэри Эллен упрекнула меня в плохой памяти.
– Вообще-то ты знаешь Джона Карра. Мы учились с ним в одной параллели, когда только перешли в старшую школу.
– Ты серьезно?
– Он был в другом классе, – объяснила она. – Худой, светлые волосы песочного цвета, вечно дурака валял. Мы уже в старшей школе, а он все еще плевался бумагой и творил вещи, которые больше подходят младшекласснику. И явно думал, что это забавно.
Пока Мэри Эллен говорила, я начал вспоминать Джона Карра.
– Что еще ты помнишь?
– Не так уж много. Он часто носил красный блейзер, а еще мечтал присоединиться к Piper’s Band.
При упоминании этой музыкальной группы мои мысли переключились на письмо Боррелли. Фраза «Ух, как мне больно, сынок» копировала шотландский выговор, и полиция так и не сумела разгадать, что за ней скрывалось. Там не смогли объяснить, как Берковиц, предполагаемый автор письма, додумался использовать шотландскую фразу или, что более важно, зачем он это сделал. Однако Джон Карр во время учебы в старшей школе в Йонкерсе хотел присоединиться к ребятам, носившим килты и игравшим на волынках.
– Ну и как, ему удалось? – спросил я.
– Не знаю, удалось или нет. Но ему нравилась сама идея, и он, кажется, сходил или собирался сходить на их собрание. Теперь ты его вспомнил?
– Вроде бы да.
Потом я нашел старый ежегодник и сразу соединил имя и лицо. Я действительно знал Джона Карра во время первого учебного года в старшей школе. Но с тех пор я его не видел и даже не думал о нем ни разу за прошедшие шестнадцать лет. Я помнил его смутно. Он был лишь одним из многих, с кем мы виделись на переменах и во время обеденных перерывов. Вне школы мы не общались, а на следующий год Карр перевелся в старшую школу Гортона. Больше наши пути не пересекались – до этого момента.
Я также вспомнил, что он учился в средней школе Святого Розария в Йонкерсе и, несмотря на ребяческое поведение, о котором говорила моя кузина, считался умным парнем.
«Католические школы», – подумал я. На ум пришло, что автор письма Боррелли, по мнению полиции, получил католическое образование.
Фотография в ежегоднике была слишком старой, а потому почти бесполезной; Карру на ней было всего четырнадцать. Тем не менее цвет его волос, глаз и очертания скул примерно соответствовали портрету Сына Сэма, опубликованному после нападения на Ломино – ДеМази. По крайней мере, фото точно не исключало его из числа подозреваемых. Маленькие кусочки мозаики потихоньку складывались воедино.
* * *
Рассказывая Миттигеру историю Карра, я корил себя за то, что сам не смог его вспомнить.
– С чего вдруг? – удивился Миттигер. – Из-за паренька, которого ты мельком знал шестнадцать лет назад? Ты даже не тусовался с ним после школы. Забей. Теперь у нас есть информация, мы знаем гораздо больше, чем раньше. Мы хотя бы начинаем понимать, что он за человек.
