с семьями. С наступлением темноты будьте в полной готовности к выходу. Все остальное - по мере необходимости».
Адмирал встал и направился к выходу. На верхней палубе его ждали Пантелеев и Дрозд. Трибуц угрюмо посмотрел на Дрозда. Прохиндей! Решил сказаться больным в такое время! Как Меньшиков в Крымскую войну. За «Киров» должен отвечать Дрозд как командующий ОЛС, а не он, Трибуц. Ничего, он сейчас приведет его в чувство. Дрозд приложил руку к козырьку: « Вызывали, товарищ командующий?» Глаза контр-адмирала на бледном, отекшем лице не выражали ничего.
«Как здоровье?» - поинтересовался Трибуц. Дрозд пожал плечами. «Поедете со мной на «Пиккер», — продолжал командующий.— Важное совещание. Необходимо ваше присутствие».
«Но, - начал было Дрозд. - Я.., Солоухин...» «Солоухин тоже будет присутствовать», - оборвал его Трибуц, направляясь к трапу, около которого прыгал на волнах вслед за идущим крейсером штабной катер. Что делать с Дроздом? Или его нужно убирать с «Кирова», или лучше оставить, чтобы разделить ответственность. Но, во всяком случае, положить конец этому самоустранению!
С мостика «Кирова» капитан 2-го ранга Сухоруков смотрел на удалявшийся штабной катер. Он понимал, что командование разработало вариант собственного спасения и вывода из Таллинна наиболее ценных боевых единиц флота. А гарнизон, видимо, решили предоставить собственной судьбе.
Описав коордонант, «Киров» снова шёл к побережью, величественно разворачивая свои грозные 180-миллиметровые башни главного калибра. С наветренного борта шли три катера-дымзавесчика. Верный буксир «С-105» держался слева по носу.
Сухоруков повернулся к своему старпому Дёгтеву: «Подготовьтесь к отправке раненых на берег».
Ответ Дёгтева заглушил залп орудий главного калибра.
Сознание медленно возвращалось к матросу Григорьеву. Первое, что он увидел, открыв глаза, были знакомые плакаты корабельного клуба, превращенного в лазарет. «Бей врага смертным боем — будешь героем», — подсознательно прочел он на одном из плакатов, где богатырского сложения матрос лупил прикладом трехлинейки целую свору гитлеровцев, тщетно пытавшихся прикрыться от ударов гиганта автоматами Шмайсера. Григорьев снова закрыл глаза. Он понял, что лежит на столе, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг него на сдвинутых столах кроваво-белыми коконами стонали, хрипели и задыхались раненые.
Ближе всех, на придвинутом вплотную соседнем столе, лежал машинист Федоров. Из-под окровавленных повязок сочилась кровь. Кровь текла и изо рта. Моряк был в беспамятстве, хрипел и повторял в бреду одно лишь слово: «Дочка!..»
Григорьев снова впал в забытье, а очнулся от звука голоса: он узнал голос старпома, капитана 3-го ранга Дёгтева, который шел по узкому проходу между столами, сопровождаемый майором Румянцевым и хирургом, капитаном Нуборяном. «Катер подойдет к правому борту через пять минут, - проговорил Дёгтев медикам. - Клуб очистить. Всех на берег — в госпиталь».
«Но ведь есть указание начальника медслужбы КБФ, - пытался возразить Румянцев, - по возможности, оставлять тяжелораненых в корабельных стационарах, чтобы не перегружать береговые госпитали».
«Катер будет через пять минут,- повторил капитан 3-го ранга Дёгтев, - поторопитесь. Корабль останавливаться не будет».
«Товарищ старпом, — услышал Григорьев голос хирурга Нуборяна,— эти раненые — послеоперационные. Они нетранспортабельны, тем более их ждут минимум четыре перегрузки. Мы не довезем их живыми до госпиталя». Ответа старпома Григорьев не слышал, поскольку снова потерял сознание.
Очнулся он от боли, когда его перекладывали на носилки. Он посмотрел на хмурые лица санитаров, привязывающих его к носилкам и застегивающих клапан на ногах. «Прощай, браток», - со вздохом сказал один из них, глядя куда-то в сторону. У Григорьева сжалось сердце. Он понял, что даже если уцелеет, никогда уже не вернется на корабль. Не возвращались матросы из береговых госпиталей на корабли! Всех пожирал затем кровожадный молох огромного сухопутного фронта, где потери менее десяти тысяч человек даже и не учитывались, как бесконечно малые величины.
Григорьев несколько раз терял сознание, пока его несли по крутым корабельным трапам на верхнюю палубу, порой поднимая носилки почти вертикально вверх, нещадно задевая его израненное осколками тело о какие-то выступы, острые, как штыки. На верхней палубе он снова пришел в себя, увидев катер, прыгавший около трапа. Три матроса, с трудом удерживая равновесие на болтающейся, как мыльница, палубе катера, принимали носилки, которые буквально скидывали им на руки матросы крейсера. «Киров» маневрировал в режиме средних ходов, ведя огонь по-башенно с интервалами в несколько секунд. Корабль скрежетал и вибрировал. Пороховой дым, смешиваясь с черным дымом сгоревшего мазута, стелился по палубе. Носилки Григорьева снова ударились обо что-то острое, пронзившее, казалось, насквозь его тело в нескольких местах, и матрос, в который уже раз, ушел в спасительное беспамятство.
Увидев на горизонте очередную «пятерку» «юнкерсов», старший лейтенант Ефимов уже и не надеялся, что они пройдут стороной. И не ошибся. Демонстрируя прекрасную выучку, «юнкерсы» четко выполненным боевым разворотом легли на курс атаки и ринулись на маленький отряд. Снова слились воедино пронзительный вой пикирующих самолетов, грохот пушек и зенитных пулеметов, оглушающий гром близких разрывов авиабомб. Столбы воды, поднятые бомбами, накрывали «Патрон» с головой. С соседнего «Вистуриса» несколько раз казалось, что «Патрон» уже скрылся под волнами. Даже клотика мачты тральщика не было видно. Каскады воды, заливавшие тральщик, не давали возможности четко совершать маневры уклонения от падающих бомб. Падают тонны воды, гремят об обшивку осколки.
И вдруг ослепительная вспышка в небе... «Сбили!» — не своим голосом возбужденно орет раненый командир отделения сигнальщиков Большаков. Зрелище эффектное, когда огромная машина от удачного попадания распадается до винтика, причем в одно мгновение! В азарте Ефимов кричит с мостика командиру зенитного расчета старшине 1-ой статьи Шохину: «Так их, Николай! Бей, мать их, в гробовую доску!» Шохин, конечно, ничего не слышит. Зенитки ведут непрерывный огонь, направляя огненные трассы навстречу падающим на тральщик самолетам.
Снова взрыв... От пулемета ДШК отбрасывается на надстройку и медленно оседает на палубу пулеметчик Мелихов. Из распоротого живота на палубу вываливаются страшные дымящиеся внутренности. Но даже для того, чтобы ужаснуться страшной картиной, нет времени. Ранен осколком и пытается ползти по палубе, харкая кровью, помощник командира, лейтенант Спорышев.
Еще один грохочущий всплеск поднимается рядом с бортом. «Патрон» выпрыгивает из воды и валится на борт. Со стоном падает и начинает корчиться на настиле мостика лейтенант Ванюхин...
Тишина наступает внезапно. Четверка «юнкерсов», построившись уступом, уходит на север. Ефимов осматривает отряд: все целы. На палубу своего тральщика старается не смотреть. «Так вообще весь экипаж перебьют, пока дойдёшь».
На мостик поднимается фельдшер: «Товарищ командир, вы
