Все понятия разделены Предикторами на две категории: общепризнанные и обособляющие, особо разъяснены причины возникновения «обособляющих понятий». Из‑за них‑то и не удаётся достичь ВАИМОПОНИМАНИЯ между людьми, а отсюда и все главные беды и раздоры в обществе. Указано на существование в любом социуме определённых групп людей, заинтересованных в поддержании дефективного миропонимания, что позволяет им паразитировать на нём на основе сложившейся системы общепризнанных понятий.
Всё вполне убедительно, но один существенный момент, как мне окажется, оказался выявлен недостаточно чётко. Почему‑то было проигнорировано наиболее очевидное и естественное деление понятий: на конкретные (позволяющие с лёгкостью установить связку слово — образ) и абстрактные (где установление такого соответствия затруднено или практически невозможно).
Естественно, деление понятий на конкретные и абстрактные не совпадает с делением на общепризнанные и обособляющие, но также очевидно, что именно абстрактные понятия могут становиться обособляющими в первую очередь. При этом существуют понятия различной степени абстрактности.
Наиболее абстрактные понятия уже образуют не элементарное двухкомпонентное сочетание слова и образа, но исключительно сложные многокомпонентные системы. К определенному слову оказываются привязаны целые комплексы различных образов или группы понятий, иногда не связанные напрямую с образами. Образуются определенные иерархические цепи понятий, порой столь запутанные, что бывает непросто добраться до базового понятия, связанного с тем или иным образом.
Почему это уточнение мне показалось засуживающим внимания? Потому, что правильное, точное определение таких абстрактных понятий оказывается очень непростым делом. У таких понятий нет привязки к конкретному образу или такая привязка оказывается весьма произвольной, зависимой от субъективного восприятия того или иного автора. Отсюда столько разночтений в определении самых расхожих, казалось бы — общепринятых, но на самом деле, совершенно абстрактных и обособляющих понятий.
Значительная часть обществоведческих, философских и богословских понятий являются абстрактными в высшей степени. Их усвоение и осмысление оказывается иногда не под силу и специалистам. Связать иной такой абстрактный термин с образом очень трудно, но мало помогает и добросовестное заучивание его дефиниции — так как образующие ее понятия чаще всего также являются абстрактными и обособляющими.
Ориентация в мареве понятийного аппарата социологических дисциплин, его распутывание до выявления базовых понятий, их сверка с соответствующими образами и проверка на правильность и логичность отстроенных понятийных цепочек требует совершенно исключительной дисциплины мышления и огромных знаний из различных сопряженных дисциплин. Неподготовленному человеку разобраться в этом мареве абстрактных смыслов совершенно невозможно. Для него к таким словам оказывается прикреплен не образ, а некий набор из малопонятных, вводящих в заблуждение терминов и/или определенные эмоции — плотно упакованная информация с бессознательных уровней психики, расшифровать которую на уровне сознания он неспособен.
По существу, в современных языках образовались огромные зоны понятийной неопределенности из взаимосвязанных терминов, никак не сцепленных с конкретными образами окружающего мира. Через эти зоны и осуществляется манипулирование сознанием масс. Понятия из этой «зоны неопределенности» представляют для нас наибольший интерес, так как установление контроля над ними и является одним из важнейших признаков концептуальной (то есть, понятийной) властности.
Я никого не хотел бы обидеть и обращаю этот упрёк, в том числе, и к самому себе, — но таким ясным понятийным аппаратом, гарантирующим полное взаимопонимание в обществе, мы пока не владеем. Предикторы сделали чрезвычайно много полезного в этом направлении, но если вдуматься, поставленная задача столь грандиозна, что ее решение вообще едва ли в человеческих силах.
Данная проблема мне давно уже кажется чрезвычайно серьёзной — человеческий интеллект не является объединяющим фактором. Людей могут объединять чувства, религиозная вера, нравственные идеалы. Интеллект и опора на чисто рационалистическое восприятие действительности заводят, как правило, в болото понятийной (концептуальной) неопределённости. Выбраться из него удаётся только единицам. А делать ставку на это и есть элитаризм.
Конечно, остаются еще техники по развитию сверхспособностей, расширению сознания и проч., но ведь им тоже должно предшествовать складывание калейдоскопа в мозаику? Иначе Бог весть что можно с этими сверхспособностями натворить.
Прошу понять меня правильно — я вовсе не противник рационализма, напротив. Мне только хотелось предупредить о трудности избранного Предикторами пути и опрометчивости категорического отвержения альтернативных, проверенных историей путей. Одно не обязательно должно исключать другое.
В свете вышеизложенного возникает вопрос: имеют ли хоть какой‑нибудь смысл следующие утверждения Олега?
///В КОБ как раз и дается непопулярная и неприемлемая для старых и новых культурологов позиция — НЕТ ЭЛИТЕ под любым флагом. НЕТ самому понятию ЭЛИТА.///
///Разницу между термином и понятием, надеюсь, Вам, г-н Котовский объяснять не надо. Не понятие, а слово расшифровал ВП СССР.
Слово (термин) можно посмотреть и в толковых словарях и в других источниках, не обязательно у ВП СССР, а понятие определяется суммой слова с конкретным образом.///
Может быть, я просто устал за день, но я тут решительно никакого смысла не вижу. Чего хочет Олег? Ликвидировать понятие «элита», но оставить при этом слово? Мудрено.
Заметьте, что «элита» отнюдь не из самых абстрактных понятий, ничего особенно сложного в нём нет. Если немного напрячься, то можно это слово соотнести и с каким‑нибудь конкретным визуальным образом. Кому‑то, правда, представятся при этом иконы Дионисия, а кому‑то пьяные физиономии Фаины Боруховны Певзнер (Аллы Пугачёвой) и Филиппа Киркорова (Генкина). Зависит от человека.
Считайте, что это пока просто мысли вслух. Я их потом еще попытаюсь проиллюстрировать на примере определения Белинским понятия «ТОЛПА». Тогда, возможно, и сами мысли станут понятнее. Надо же нам разобраться с тем, что означает термин «толпо — элитаризм». Олег им меня совсем затерроризировал.
С уважением, Григорий
Определение «толпы» по Белинскому
Пользователь: Григорий Котовский
Дата: 03.12.2005 01:20:34
Мне бы хотелось остановиться подробнее на понятии «толпа», так как, с одной стороны, оно имеет для нас особое значение в рамках заданной темы, а с другой — показывает всю тернистость пути чистого рационализма и невероятную сложность достижения концептуальной (понятийной) определенности на этом поприще.
В работах ВП СССР часто приводится следующее определение В.Г. Белинского:
///«Толпа есть собрание людей, живущих по преданию и рассуждающих по авторитету.»///
Сначала давайте посмотрим, откуда взялось это определение. — Оно было дано Белинским в книжке журнала «Отечественные записки» за 1840 г. в анонимной статье «Стихотворения М. Лермонтова». В ту пору Белинскому еще не исполнилось и 30–ти лет, но он уже был довольно известным и влиятельным литературным критиком. Свои полемические труды он, тем не менее, зачастую публиковал анонимно (возможно, безуспешно скрываясь таким образом от встречной критики).
Толпу он противопоставляет в своей статье «ПУБЛИКЕ» как
«собранию известного числа (по большей части, очень ограниченного) образованных и самостоятельно мыслящих людей».
То есть, в данном случае мы имеем отчетливое противопоставление «толпы» некой избранной «интеллектуальной элите». Кстати, Белинский тут же разъясняет свое определение «толпы» следующим образом:
«собрание людей, живущих по преданию и рассуждающих по авторитету, другими словами — из людей, которые
Не могут сметь
Свое суждение иметь.
Такие люди в Германии называются филистерами, и пока на русском языке не приищется для них учтивого выражения, будем называть их этим именем.»
Следует принять во внимание, что Белинский был выдающимся литературоведом и публицистом, а не философом. В русской литературе он был едва ли не главой западнического направления и как критик был всецело воспитан на современной ему германской философии. Ознакомившись с произведениями Шеллинга, он немедленно становился шеллингианцем, почитав Фихте — фихтеанцем, а когда (по-видимому, с подачи Михаила Бакунина) он увлекся философией Гегеля — то тут же превратился в фанатичного гегельянца (не вполне, правда, поняв его диалектику). Обычно он со всем пылом молодости отстаивал взгляды своего очередного кумира, а через год-два, «поумнев», приходил в сильнейшее негодование от еще совсем недавних «своих» взглядов.
