союзы государства и корпорации (здравоохранение, образование, экология и окружающая среда и т. д.), но по ряду причин я выбрал культуру. Во-первых, помимо того что к концу десятилетия она присутствовала повсеместно (см. иллюстрацию 5), культура являлась отправной точкой. Самые ранние инициативы КСО компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» были посвящены возрождению культуры и фольклора, и культура сохраняла ведущую роль в проектах КСО на протяжении большей части десятилетия.
Илл. 5. В 2012 году в Перми появилась фирма «Такси Культура», надеявшаяся заработать на широко освещавшейся кампании «Пермь – культурная столица Европы». Фото автора, 2012
В 2004 году 24 % финансирования социокультурных проектов компании приходилось на культуру, а в 2010-м гранты в категории «Культура и духовность» составили примерно треть от всех грантов (49 из 149) – почти в два раза больше, чем следующая по значимости из восьми категорий («Здоровье и спорт», 26 проектов) [291]. Даже когда со своими инициативами «гражданского общества» к движению присоединились государственные органы, культура осталась в фаворе: из 120 социальных и культурных проектов, представленных Пермским краем на окружной ярмарке гражданского общества в Нижнем Новгороде, 31 проект относился к категории «Единое культурное пространство: стратегии развития» – крупнейшей из всех [292]. Во-вторых, какими бы ни были эти проекты – независимыми или же спонсируемыми компанией или государством (а чаще всего они являлись сложной комбинацией того и другого), они оставались тесно связаны с возрождением и реконцептуализацией Пермского края, которые я изучал на протяжении десятилетий. Культура в 2000-х во многом заменила круговороты петробартера и топливных векселей 1990-х – как область, в которой корпорации и материальные аспекты регионального нефтяного комплекса тесно увязывались с формирующимся чувством региональной самобытности.
И наконец, внимание к культуре позволяет мне и дальше оценивать ситуацию в России в сравнении с остальным миром. Опять же, мы находим здесь как существенные сходства, так и различия. К примеру, преобразование нефти в различного рода культурные мероприятия долгое время было характеристикой нефтедобывающих стран – от Нигерии 1970-х [Apter 2005] до постсоветской Центральной Азии [Adams 2010]. Однако корпорации гораздо реже придавали первостепенное значение во взаимоотношениях с населением культуре (хотя, конечно, в списке приоритетов она обычно присутствует). Как показывает Стюарт Кирш [Kirsch 2014], наука и экология гораздо чаще выступают областями, в которых корпорации пытаются изменить общественное мнение и уменьшить критику в свой адрес. К появлению структуры, которую я описывал для постсоветского Пермского края, привело сочетание различных факторов, включая советское наследие, благодаря которому компании были активно вовлечены в культурную работу в моногородах; исключительно тесные взаимоотношения между государством и корпорацией в постсоветском Пермском крае и тот факт, что компания «ЛУКОЙЛ-Пермь» вела проекты КСО «на домашней территории», где работа в области культуры не имела той империалистической окраски, какую могла бы иметь подобная деятельность корпораций в контексте европейского постколониализма. (Демонстрация глубокого знания местной культуры обычно не была для транснациональных корпораций привлекательной или жизнеспособной стратегией, особенно после национализаций нефтяных производств по всему постколониальному миру в середине XX века.)
Зачастую утверждается, что российский нефтяной бум принес с собой ряд культурных изменений: возрождение чванливого русского национализма, поддерживаемого государством; сильное централизованное государство, вкладывающее немало сил в демонстрацию собственной мощи; а также законодательство и цензура, направленные на подавление альтернатив и вызовов во всех областях – от политики до искусства. В следующих главах эта общепринятая картина сильно усложнится благодаря описанию неоднозначных и изменчивых путей переплетения нефти и культуры в Пермском крае во время президентств Путина и Медведева.
Абстрагируя культуру: от кризиса к спектаклю
Проекты КСО компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» стали реакцией на несколько направлений общественного и политического недовольства. В те годы, когда проекты только начинали разрабатывать, самую глубокую озабоченность вызывало острое и внезапное усиление неравенства в нефтедобывающих районах Пермского края. В самом деле, для работников нефтяного сектора в сельской местности края история «лукойлизации» в конце 1990-х годов в значительной степени интересна как раз тем, чего в ней не было: рассказами об обнищании, дефиците и кризисе, которые продолжались повсеместно на остальной его территории. Один из моих знакомых, бывший работник компании «ЛУКОЙЛ-Пермь», резюмировал свою оценку периода поздних 1990-х и ранних 2000-х (время окончательного объединения «ЛУКОЙЛа» в Пермском крае) следующим образом:
[В советское время] все было спокойно. Не было «ЛУКОЙЛа». Была нефтяная, так сказать, государственная схема. И никого это не волновало. «Добывают для народа. Доходы народу». Все правильно. <…> [А в постсоветское время] очень резкое было на первом этапе расслоение по доходам и особенно по возможностям что-либо приобрести между… просто [нефтяными] рабочими, которые работали на местах, и остальным населением – японские видики, телевизоры, холодильники, в конце концов одежда и т. д. Это сразу насторожило часть населения, потому что ни в одном районе нефтяники не составляют большинство населения. Потом эти нефтяные магнаты появились сверху… И отношение [людей к индустрии] было просто резко отрицательное.
В постсоветском Пермском крае некоторые наиболее явные проявления неравенства в благосостоянии возникали именно в тех районах, где у «ЛУКОЙЛ-Пермь» находились производственные мощности. Рабочие на этих производствах получали небольшие денежные премии, в то время как работники других секторов экономики начали сталкиваться с задержками заработной платы, выплатой зарплаты продукцией или вовсе с отсутствием работы. Такие исследователи, как Кэролайн Хамфри [Humphrey 2002], Дженнифер Патико [Patico 2008] и Ольга Шевченко [Shevchenko 2008], показали, что на уровне повседневного опыта и разговоров постсоциалистическое неравенство часто оценивалось, как и говорил мой собеседник выше, именно с точки зрения потребления. В случае с работниками нефтяного сектора, преимущественно в сельских районах, сложилась сравнительно редкая ситуация: небольшая часть рабочих неожиданно обрела возможность покупать холодильники и видеомагнитофоны, эти знаковые предметы роскоши раннего постсоциалистического периода, в то время как их гораздо более многочисленные соседи не могли себе этого позволить. Это неравенство острее всего проявлялось в северных нефтедобывающих районах, которыми управляло успешное, динамичное и богатое ЗАО «ЛУКОЙЛ-Пермь», так как именно в этих районах премии были самыми большими, связи с международным финансовым капиталом – наиболее явными и огромное богатство, накапливаемое новой нефтяной элитой, обычно было на виду. Все еще неуклюжее и обремененное долгами ООО «ЛУКОЙЛ-Пермнефть» на юге не создавало столь очевидного неравенства и делало это не так быстро, хотя и здесь наблюдалась схожая динамика.
Неравенство, возникшее в этом контексте, измерялось не только доходом или доступом к более престижным потребительским товарам, которые прилагались к заработным платам в нефтяной индустрии. Вспомните, как в пятой главе С. Н. Булдашов описывал проблему, с которой столкнулась компания «ЛУКОЙЛ-Пермь»,
