После партии Тимман вместе со своим секундантом Пикетом подверг весь вариант тщательному анализу, но ничего обещающего найти не смог.
Той же ночью, где-то в половине четвертого, Ян проснулся: вот оно, решение! На следующий день Тимман показал найденную во сне идею Пикету, они еще раз проверили все варианты и стали ждать следующей «белой» партии. В четвертой Артур пошел по другому пути, но в шестой стал повторять ходы второй партии. Новинка на 21-м ходу оказалась неожиданной для него, и Тимман одержал победу.
«Мне до сих пор снятся сны о Тале, — говорит Ян, — неудивительно: он был ведь такой харизматической личностью. Однажды, когда Миши уже не было в живых, мне приснилось, что мы вместе играем в каком-то турнире в Голландии. Перед последним туром я делю первое-третье места. Таль отстал, он не может уже выиграть этот турнир. И вот на финише мы играем друг с другом. Славянская, спокойный вариант. У меня ясное преимущество, я делаю ход ферзем и встаю из-за доски. Вернувшись к столику, я вижу, что мне засчитано поражение и Таль уже подписал свой бланк. Я отказываюсь поставить подпись на своем бланке, так же как и поздравить его. При выходе из турнирного зала я говорю Талю, что совершенно не помню, что произошло в конце партии, в ответ на что Миша, улыбаясь, замечает: «После концерта Жиганов тоже не мог вспомнить ничего».
Хотя я никогда не слыхал такой фамилии, догадываюсь, что это какой-то музыкант, и я говорю, что, может быть, Жиганов был оглушен музыкой или находился под действием наркотиков. Наконец мы приходим в какую-то комнату, садимся в угол, и Таль начинает перелистывать телефонную книгу на каком-то скандинавском языке, кажется на шведском. Потом появился Гуфельд, и дальше я не помню уже ничего...»
На турнире в Тилбурге 1983 года мне удалось получить лучший эндшпиль против Тиммана. Король черных был заперт в углу доски, их центральная пешка нуждалась в постоянной защите. Я быстро выиграл. После анализа партии мы пришли к выводу, что, хотя черные могли здесь и там сыграть лучше, у белых был большой перевес. На следующий день за завтраком в гостинице Ян сказал мне, что, оказывается, у черных в самый последний момент имелось чудесное спасение, которое явилось ему во сне! Проснувшись, он поспешил к шахматной доске—и воочию убедился в том, что приснившееся полностью соответствует действительности.
По словам Артура Юсупова, когда он играл в шахматы более интенсивно, чем сейчас, его мозг нередко продолжал работать во сне, чаще всего в поисках решения, которое не удалось найти во время партии. Но и сегодня случается, что после трудного сеанса одновременной игры вертится в сонном мозгу позиция, решение которой не было найдено несколько часов тому назад.
В партии с Котрониасом (бундеслига 1996) возник лучший для Юсупова слоновый эндшпиль. В один момент Артуру показалось, что противник сыграл не лучшим образом и дал ему реальный шанс. Что-то даже мелькнуло в голове, но времени было в обрез, и партия в конце концов закончилась вничью. В коротком совместном анализе соперники тоже не нашли выигрыша: хотя у белых и была лишняя пешка, слишком мало материала оставалось на доске. Но интуиция не обманула Юсупова, победа все-таки была: он нашел ее той же ночью во сне!
Льву Альбурту тоже случалось увидеть во сне сильный ход в отложенной позиции, а однажды — и превосходную возможность в одном из главных вариантов защиты Алехина. «По опыту я знал, — рассказывает Лев, — что наутро идея может выветриться из памяти совершенно, поэтому, проснувшись ночью, я, превозмогая себя, вставал и записывал приснившееся. Хотя сейчас я не могу точно сказать, был ли это действительно сон или бодрствование, отключенное состояние, когда вроде спишь, но в то же время и нет, какие-то клетки мозга продолжают работать...»
На это чувство указывают почти все, с кем я говорил о ночных шахматных видениях.
Из собственного опыта могу припомнить лишь явившегося мне ни с того ни с сего ленинградского мастера Евгения Кузьминых, неутомимого исследователя гамбита Шара—Геннинга. За доской он имел обыкновение извлекать из кармана завернутую в тряпочку дольку лимона и, пока соперник обдумывал ход, отойдя в сторонку, сладострастно посасывать ее. За этим занятием я и застал мастера сентябрьской ночью 1977 года на турнире в Женеве. Наверное, Фрейд дал бы моему сну какое-нибудь другое толкование, но сам я, помнится, расценил лимонную кислоту и оскомину от нее как тревожный знак — и действительно, играя на следующий день с Ларсеном, попал в неприятный тяжелофигурный эндшпиль, спасти который не удалось.
В другой раз приснилась отложенная позиция, в которой ходом крайней пешки мне ловко удавалось выиграть необходимый темп. Ход был не слишком сложный, и мое второе «я», в том же сне со стороны наблюдавшее за первым, даже удивлялось, как это я не нашел такой простой идеи раньше. Пробуждение было огорчительным для обоих «я»: в реальности пешка уже стояла на том поле, куда ее посылало ночное воображение.
Компьютеру ничего не снится. Его железный мозг никогда не устает, и ему не от чего отдыхать. В замечательных программах Квантум Компьютера будущего будут учтены все нюансы позиции на доске, сконструированы процессоры, способные перебрать сотни миллионов ходов в секунду; эти процессоры будут всё глубже и глубже проникать в тайны игры, добираясь до самой последней. Но до тех пор пока существует человек, он всегда сможет укрыться в ночном убежище, где вдруг ярко блеснет удивительная идея, блуждавшая в закоулках мозга, но не увиденная во время игры. Там, в этом убежище, можно будет поговорить с Алехиным, сыграть партию с Талем или увидеть маму, когда-то научившую тебя играть в шахматы.
В каком возрасте шахматист добивается наивысших достижений? Из списка чемпионов мира можно видеть, что возраст, когда они владели этим титулом, раньше был выше, чем сегодня. Стейниц стал чемпионом, когда ему было пятьдесят, и потерял титул в пятьдесят восемь. Возраст других чемпионов мира даст нам такую картину: Ласкер 26—53, Капабланка 33—39, Алехин 35—54, Эйве 34—36, Ботвинник 37—52, Смыслов 36—37, Таль 23—24, Петросян 34—40, Спасский 32—35, Фишер 29-32, Карпов 23—?
Спасский и Корчной, играющие в этот момент в Белграде за право вызвать на матч Карпова, уже старички: одному — сорок, другому — сорок шесть. Шахматы по сравнению с прошлым сильно изменились. Теперь в ходу другие качества. Профессиональные шахматы на высоком уровне стали в первую очередь физическим спортом, где способность неослабевающей концентрации много важнее, чем философствование или богатство воображения.
Ботвинник мог владеть чемпионским титулом до своего пятидесятилетия потому, что держался очень далеко от международной шахматной арены и мог концентрироваться исключительно на матчах на мировое первенство, игравшихся раз в три года. Иногда он и проигрывал их, но благодаря матчам-реваншам, в настоящее время очень несправедливо отмененным, обретал второе дыхание, что испытали на себе Смыслов и Таль.
Но даже если в наши дни шахматист после сорока проходит свой пик, это не значит, что он не может еще очень долго держаться наверху, пусть его успехи будут всё более редки. Блистательный пример этому—давно умерший гроссмейстер Осип Бернштейн. Он родился в 1882 году, а в 1954-м играл на турнире в Монтевидео, где принимал участие и Найдорф. Остальными участниками были местные маэстро, и Найдорф, зенит карьеры которого пришелся как раз на то время, настоял, чтобы первый приз был увеличен вдвое за счет всех остальных призов, будучи уверенным, что он легко его и выиграет.
Турнир получился не столь трудным, сколь длинным, как тогда случалось часто в Южной Америке, где нередко в соревновании участвовало не меньше восьмидесяти шахматистов. И Найдорф, и Бернштейн побеждали почти всех своих соперников, только изредка отпуская им по половинке очка. Когда они подошли к последнему туру, в котором должны были играть друг с другом, у Найдорфа было на пол-очка больше. Блестящая атака, которой Бернштейн выиграл у Найдорфа, была проведена им на одном дыхании и оказалась одной из лучших в его карьере. Осипу Бернштейну было тогда семьдесят два года. Желаю вам всем такой энергии и задора в столь преклонном возрасте!
«Фолкскрант», ноябрь 1977
Г.Сосонко. Лестница жизни
- Что-то в последнее время твоя фамилия исчезла со спортивных страниц, — сказал мне пару лет назад продавец в газетном киоске, с которым мы иногда обсуждаем игру «Аякса».
Когда я начал объяснять что-то, ссылаясь на возраст, он решительно перебил:
— Возраст? При чем здесь возраст? Это что — футбол, где травмы замучают, да и дыхалка после тридцати уже не та. А у вас что — сиди себе да поигрывай, у тебя ж опыт — смотри какой...
Мне было непросто объяснить ему, что шахматы на профессиональном уровне — очень тяжелая нагрузка на подвергающуюся постоянной амортизации нервную систему. Нагрузка, незаметная для широкой публики.
