они были неизлечимо больны болезнью под названием “старость". Андропов, их же возраста, но и здесь от них отличился — и умер не от старости.
Вряд ли Черненко был даже карьеристом — он был исполнительным и вдохновенным бюрократом, где бы он ни служил: в днепропетровской тайной полиции или в Кремле. Если Андропов потратил на то, чтобы достигнуть высшую власть в империи, последние силы, то Черненко эта власть досталась совершенно случайно и лично для него неожиданно, рикошетом в результате борьбы между собой кремлевских младотурок. А по сути он не был ни властолюбцем, ни честолюбцем, ни интриганом и сделал карьеру скорее ввиду счастливо сложившихся обстоятельств и того перманентного политического кризиса с середины 70-х годов, который на короткое время был прерван Андроповым. Этот период прошел под знаком деградации политической власти в Кремле. И в самом этом спаде была своя историческая закономерность, и его причины следует искать в прощлом, потому что за исключением десятилетнего правления незаурядных Хрущева и Андропова, остальные полвека политической жизни в России после смерти Ленина прошли под знаком крайней заурядности. Во всяком случае, никогда посредственность не была препятствием на пути к власти, скорее наоборот — служила как бы входным билетом на Кремлевский Олимп.
Трудно представить большую серость, чем Сталин, особенно на фоне таких звезд первой величины, как Ленин, Троцкий и Бухарин; Троцкий его так и назвал “наиболее выдающейся посредственностью нашей партии“. Либо Брежнев по сравнению с Хрущевым, да и любым другим членом тогдашней Кремлевской элиты. Так что даже в своей заурядности Черненко не был оригинален, хотя и превзошел всех своих предшественников. “Кого эта верхушка стремится выбрать в Генеральные секретари: самого сильного и способного? Наоборот, того из членов Политбюро "кто кажется ей самым недалеким и безобидным", — замечает Михаил Восленский в книге “Номенклатура", в прошлом сам ей служивший, а теперь ее блестящий исследователь.
В самом деле, страх наследников Ленина перед честолюбивым и блестящим Троцким расчистил путь к власти Сталину, а страх наследников Сталина перед его кровавым пособником Берия помог Хрущеву захватить бразды правления в свои руки. (Долго его принимали за Ивану шку-дурачка, да он и сам с удовольствием разыгрывал эту безобидную роль для своих коллег). В этом политическом контексте приход к власти бесцветного бюрократа Черненко следует рассматривать как реакцию на яркого и смертельно опасного для “красной буржуазии" авантюриста Андропова — как за двадцать лет до этого реакцией на Хрущева было сменившее его серое царство Леонида Брежнева. Именно тогда, после переворота серых в “Малый Октябрь" 1964 года, официальный кремлевский словарь обогатился словом “волюнтаризм", с помощью которого партийная знать отмежевывалась от Хрущева и предупреждала на будущее любого его последователя.
Однако, как ни развит у правящей элиты инстинкт самосохранения, он у нее отнюдь не безошибочен и роковым образом порой подводит ее. Так было в случае с Хрущевым и со Сталиным, который оказался для нее (и не только для нее) куда большим злом, чем мог бы оказаться тот же Троцкий: никогда бы последний не дошел до такого бессмысленного и космического по своим масштабам террора, как Сталин, уничтоживший полтора миллиона большевиков, в том числе тех, кто ставил на него против Троцкого.
Что касается Андропова, то он — исключение: его никто не выбирал, на него никто не ставил, он добился власти сам путем интриг, заговоров и террора против кремлевской знати, в первую очередь — против самого Брежнева.
Если в ком напуганная Сталиным и Хрущевым кремлевская элита не ошиблась, так это в Брежневе. Он не был не только диктатором, но даже полноправным и единственным правителем страны ему так и не удалось побыть. Сначала он правил вместе с двумя другими членами триумвирата, премьером Косыгиным и президентом Подгорным, под неусыпным контролем Михаила Суслова. А когда во второй половине 70-х годов триумвират распался и Брежнев вроде бы остался единственным официальным вождем, его подвело здоровье: инфаркт следовал за инфарктом, отнималась речь, не слушались ноги, и за его спиной именно в это время разгоралась смертельная схватка за власть. Он был не в состоянии в нее вмешаться и защитить своих старых друзей, земляков, ставленников, родственников и самого себя. В конце концов, как это и часто бывает в восточных дворах, верх взял начальник его личной охраны (по современному статусу у него было также множество других обязанностей).
Это был секрет Брежнева — он никогда не управлял страной единолично. Но он от этого не страдал — по крайней мере, до того, как обнаружил заговор против него Андропова: регалии власти были ему дороже ее самой.
Время Брежнева его критики называли бесцветным — таким оно и в самом деле было по сравнению с прошлыми временами, окрашенными более ярко: сталинским и хрущевским. Словно у природы не хватило красок — она их все израсходовала на предыдущие эпохи. За 18 лет пребывания у власти она накопила их заново и выплеснула, не дождавшись его смерти, когда шеф тайной полиции стал всесильным регентом ' при больном и беспомощном старике.
И Черненко и Брежнев были скорее простыми знаками выдвинувшей их в вожди партийно-бюрократической системы, начисто лишенные какой-либо индивидуальности, которая в условиях тоталитарного государства сама по себе уже равна, пользуясь кремлевским словарем, волюнтаризму. Таковы были обманувшие ожидание кремлевской номенклатуры Сталин и Хрущев, либо тайно переигравший ее Андропов. Ведь даже если мы возьмем, минуя нравственные критерии, первую пару — Сталина и Хрущева, то обнаружим, что они, как и любые крайности, сходятся. Оба были волюнтаристами, хотя их волюнтаризм и был разнонаправлен: в сторону массового политического террора — у одного, и в сторону либеральных реформ — у другого.
Сталин резко накренил корабль государства и чуть не потопил его в кровавой пучине. Хрущев, спасая его, качнул в противоположную сторону (так называемая “оттепель".
Брежневская команда выравняла курс корабля и ввела его в традиционный для России фарватер бюрократического правления без либеральных либо тиранических крайностей. Это было как раз то, что ждала от Брежнева номенклатура. Брежневский лозунг “стабильность кадров" означал на деле пожизненное закрепление за высокопоставленными чиновниками их постов, создание нового класса партийной аристократии, а в перспективе — той самой геронтократической элиты, которая правила сначала именем Брежнева, а после устроенной ей Андроповым Варфоломеевской ночи, в слегка поредевшем состоянии — именем Черненко. Но именно Брежнев, а не Черненко, был создателем этой системы, хотя одновременно сам являлся ее порождением.
Перерождение власти происходило в этот период тайно — тем сильнее эти изменения проявились впоследствии, когда Андропов сменил Брежнева еще
