Несмотря на все меры предосторожности далеко не все мои письма доходили до адресатов. Одно из своих посланий в депутацию я полностью зашифровал и отправил венской почтой на адрес купца, которому вполне доверял.
Я разъяснил депутации причины, по которым был вынужден прибегнуть к такому способу переписки, вкратце рассказал о поляках в Валахии и Молдове, а также сообщил о назначении Али-эфенди послом в Париже. Его место в Берлине займет Нашили-эфенди. Не забыл я упомянуть, что недавно турецкая эскадра вернулась в порт с двумя задержанными мальтийскими кораблями, и что Обер дю Байе уже находился в Адрианополе и в Константинополе его ожидают через несколько дней. Я просил депутацию направлять мне письма на имя Обера дю Байе через гражданина Лаллемана, официального представителя Франции в Венеции.
1 октября французский переводчик Пюзитц, который накануне встречал Обера дю Байе, вернулся в Константинополь для организации торжеств по случаю прибытия нового посла Франции. Все французы собрались в резиденции дипломатической миссии. Было решено, что все они отправятся на лошадях встречать Обера дю Байе, когда тот окажется в трех лье от Константинополя.
Как рассказывал переводчик, Обера дю Байе везде принимали радушно и воздавали почести в соответствии с его рангом. От границы с Румелией нового посла сопровождал Хаки-паша с трехтысячным отрядом.
Я не видел необходимости ехать с французами навстречу послу и ограничился тем, что написал короткое письмо о своей работе в Константинополе и передал его переводчику.
В тот же день стало известно, что граф Кочубей, российский посол в Оттоманской Порте, будет переведен на работу в Лондон. А вечером от Дамбровского из Бухареста пришло коллективное письмо, в котором польские офицеры жаловались на господаря Молдовы и пашу Хотина за многочисленные обиды и оскорбления. В своей записке Вернинаку я изложил все претензии офицеров. Меня заверили, что турецкое министерство будет проинформировано об инциденте, и вскоре я получу благоприятный ответ.
2 октября, в воскресенье, когда я завершал свой отчет депутации, мне сообщили, что в 7 часов вечера прибыл Обер дю Байе. Через пару часов Вернинак представил меня новому послу. Принял он меня с глубоким уважением и сказал, что рад видеть в моем лице представителя народа, чьи интересы уполномочен защищать.
Проезжая по территориям, подвластным Оттоманской Порте, Обер дю Байе открыто во весь голос заявлял, что цель своей миссии видит, в частности, и в том, чтобы отнять у России Крым и восстановить Польшу. Эти новости долетели до Константинополя задолго до приезда посла.
19 октября. Уже более двух недель ничего не писал для депутации в Париже. Все это время внимательно изучал особенности характера и политические взгляды Обера дю Байе. Естественно, меня особенно интересовали предписания, полученные послом по польским вопросам.
Новый руководитель французского посольства, конечно же, рассчитывал на триумфальный прием в Константинополе, который должен был показать иностранным дипломатам и всей общественности авторитетность и весомость дипломатической миссии Франции, с чьей позицией будет считаться сам султан и турецкое министерство. Однако Вернинак, несмотря на все старания, так и не смог получить «почетную карточку», которую иногда выдают иностранным дипломатам в знак особого расположения. Наличие такой карточки позволило бы послу и многочисленным сопровождающим лицам торжественно проследовать по улицам города до самой резиденции. Поскольку переговоры Вернинака по этому вопросу не увенчались успехом, Обер дю Байе вечером въехал в Константинополь инкогнито в сопровождении лишь тех своих соотечественников, которые встречали его в окрестностях города. От самого Парижа его сопровождали генерал Кара Сен-Сир, полковник Коленкур и довольно большая свита.
Обер дю Байе – человек благородный, располагающий к себе. Военная выправка прекрасно сочетается со светскими манерами. На первый взгляд он может показаться надменным, высокомерным, но в узком кругу – всегда любезен, общителен, красноречив. Естественная живость и энергичность придают его речи особую выразительность и убедительность. Я видел, как он встречал драгомана Оттоманской Порты и капудан-пашу. Они приехали поприветствовать его с прибытием. Как и подобает послу Франции, он принял их с чувством собственного достоинства и с той приветливостью, которая услаждает и покоряет сердца. Я видел, как через переводчика и у себя в резиденции, и на прогулках в городе он любезно общается с турками независимо от их социального положения. Он так искусно умел подать себя в выгодном свете, что очень скоро своими манерами и характером очаровал турок. И так уж получилось, что об отъезде Вернинака не пожалели ни французы, ни коренные жители Константинополя, как впрочем и я.
5 октября Обер дю Байе пригласил меня на обед. Более двух часов продолжалась наша беседа, в которой мне досталась роль внимательного, участливого слушателя. Он рассказал мне о переменах во французском правительстве, об опасностях, которые ему довелось пережить, о личных заслугах перед родиной. Ответственность за неоказание помощи погибающей Польше он возложил на анархистов и заверил меня, что теперь ситуация в стране совсем иная. Разумная взвешенная политика республиканского правительства вынудила демагогов замолчать и предоставила свободу для выражения различных политических взглядов. Военные успехи обеспечили Франции лидирующее место среди европейских держав. Переговоры, заключение выгодных и почетных для Франции мирных договоров сокращают число ее врагов и расширяют ряды ее могущественных союзников.
Обер дю Байе кратко изложил план французского правительства по ослаблению враждебных государств, которые еще могли внушать его стране некоторые опасения. Он добавил, что после победоносного похода французской армии в Италию, уже никто не ожидает никаких угроз со стороны Венского двора. А что касается России, то было бы хорошо разбудить, наконец, турок и направить их вместе с поляками к российским границам.
У посла не было никаких сомнений, что под воздействием Франции на Стокгольм и Копенгаген, а также в результате переговоров, начавшихся в Берлине, Россия наживет себе новых противников. Они нападут на русских с севера, что значительно поможет туркам вернуть себе Крым, а полякам вырвать свою страну из лап хищников.
Обер дю Байе признался, что в письменных инструкциях о Польше речь идет лишь в общих чертах. Ему рекомендовано оказывать поддержку польским беженцам в Константинополе и в провинциях Оттоманской Порты. Однако устные распоряжения Директории предоставляют ему карт-бланш, и он может действовать по собственному усмотрению в соответствии с обстоятельствами. В случае необходимости Директория обещает направить под его начало тридцатитысячную армию для совместных боевых действий с турками и поляками против России.
Затем посол стал подробно рассказывать об особенностях войны шуанов, о том, как сложно было победить их и остановить эту кровавую бойню. По его твердому убеждению полякам непременно следует взять на вооружение именно методы ведения войны шуанов, тем более, что нечто подобное они уже использовали во времена Барской конфедерации, о чем с восхищением ему рассказывали французские офицеры.
Теперь, когда почти все мои надежды рухнули, я слушал все это как завороженный, не осмеливаясь ни на секунду перебить собеседника. И лишь в самом конце я позволил себе осведомиться о том, что я могу сообщить депутации об этой встрече. Он просил уверить моих соотечественников, что с огромным вниманием и сочувствием относится к судьбе Польши, но пока что необходимо дождаться результатов моих первых демаршей перед правительством Турции, которые во многом и определят будущее моих сограждан в изгнании.
Почти каждый день я бывал у Обера дю Байе, стараясь не тревожить его и не задавать никаких вопросов. Но 14 октября на прогулке я все же рискнул спросить, доволен ли он своей работой в Константинополе, и получил, как и предполагал, дипломатический ответ. Правда, многое прояснилось, когда он добавил, что терпеть не может слово «bakalym»[69], которое слышит ежедневно и всякий раз, когда что-либо предлагает турецким властям.
После этого каждый раз, когда я встречал французского посла, он, улыбаясь, всегда повторял: «bakalym» и просил не отчаиваться, давая понять, что у него еще много веских аргументов, чтобы образумить турок.
21 октября произошло событие, которое засвидетельствовало и вспыльчивость характера Обера дю Байе, и его высокое самообладание. Как мне рассказали, в тот день рано утром в константинопольском порту сошли на берег триста французов. В основном это были ремесленники и мастеровые различных специальностей, прибывшие по приглашению султана для работы на турецких судоверфях. Многие из них, покидая корабль, нарушали порядок, хулиганили и творили бесчинства. О случившемся администрация порта направила жалобу в посольство Франции. Обер дю Байе вызвал к себе всех только что прибывших соотечественников и в довольно резких тонах отчитал их. Не стесняясь в выражениях, он пригрозил повесить каждого, на кого вновь пожалуются турки. Бедные республиканцы, только-только оставившие родину, где они отвыкли от таких речей, стали открыто роптать и требовать их немедленного возвращения во Францию. И тут посол после небольшой паузы заговорил иначе: «Не удивляйтесь, граждане, что я позволил себе разговаривать с вами в таком тоне. Моя должность обязывает меня внимательно следить за тем, чтобы ни один француз не порочил своей национальной гордости. Республиканцы не могут скандалить и бесчинствовать. Никому не позволено безнаказанно бесчестить родину. Я сейчас обращаюсь лишь к тем из вас, кто, возможно, не является французом либо не достоен быть сыном этого народа. И если среди вас есть люди, которые не способны оценить выгод от принадлежности к гражданам свободной и могущественной республики, то пусть они ропщут и стонут! А вы, настоящие республиканцы, вы прекрасно понимаете всю подоплеку моего эмоционального состояния и разделяете мои чувства. Помните, что каждый француз своим дарованием, своим словом и делом может способствовать моей миссии. И я надеюсь, вы не будете сомневаться, что сегодня я должен был поступить именно так, как это только что случилось».
