общественными лесами, горами и озерами, но строили свои собственные охотничьи полигоны. Член хрущевско-брежневского Политбюро Дмитрий Полянский велел огородить под Калугой, к юго-востоку от Москвы, огромный кус государственного леса, который таким путем переходил в его частное владение. Туда были пущены лисы, олени, медведи, и вместе с ближайшими коллегами по партии Полянский устраивал у себя в имении азартные соревнования в стрельбе по зверю.
Невольно задумываешься, наблюдая эту тотальную охотничью страсть у большинства членов советского правительства, какую роль во внутренней и внешней политике страны, руководимой заядлыми охотниками, играет это азартное, кровожадное занятие? Безусловно, оно является отдушиной политического экстремизма, честолюбия, реваншистских страстей и грубой мужской силы, которые им было бы опасно — ввиду тесной рабочей спайки и взаимной бдительной слежки друг за другом — проявить открыто, на манер буржуазного парламентаризма.
И, конечно, на этом фоне густых лесов, заливных лугов и топких болот, под непрерывный лай борзых, хрипение загнанного зверя, грохот выстрелов, когда охотничий азарт кремлевских партийных и военных лидеров достигает апогея, — на этом фоне представить себе женщину, этакую партийную амазонку, причудливо вкрапленную в этот брутально-мужской клуб, — невозможно.
Однако при приеме в Кремль, в Политбюро и Секретариат ЦК, в эту святую святых советской власти, на пути возможного кандидата встает не только цоловая и национальная дискриминация, но и более специфическая и уклончивая — дискриминация москвичей.
В самом деле, в Политбюро нет ни одного москвича — человека родившегося в столице, либо по крайней мере начавшего здесь свою политическую карьеру. Естественно, это относится и ко всем руководителям Советского Союза: Ленин был с Волги, Сталин из Грузии, Хрущев и Брежнев — с Украины, Черненко из Сибири, Андропов и Горбачев — с провинциального юга России. Кремль, находящийся в самом центре Москвы, по столичным стандартам — нестерпимо провинциален: советская правительственная элита в основном состоит из людей, выросших, получивших образование, сделавших партийную карьеру “далеко-далеко от Москвы", как поется в известной песне. По подсчетам Джерри Хау из Брукингс Института под Вашингтоном, к 1980 году из 16 высших чиновников Центрального Комитета и Совета министров, рожденных после 1925 года, только один родился в Москве, и еще один в одном из десяти крупных советских городов, двое других в средних городках, каких в СССР больше сотни, четверо в совсем маленьких, районного значения, а остальные восемь — в деревнях.
Неприятие в этот мужской и почти однонациональный элитарный клуб также и москвичей объясняется страхом кремлевских руководителей перец людьми со связями в столице, которые обладают здесь достаточной базой для заговоров и переворотов. Предпочтение оказывается провинциалам-нуворишам, которые не успевают обзавестись в столице влиятельными знакомыми из разных сфер центральной власти — от партийной до военной и кагебешной, и полностью зависят от вождя-благодетеля.
Генсек, едва он становится генсеком, будь это Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев — начинает подстраховывать себя от возможного заговора или переворота, в результате которого он сам только что пришел к власти. Он укрепляет свою единоначальную власть путем окружения себя плотным кольцом “своих людей", собственных выдвиженцев, которым он доверяет и которые находятся в полной зависимости от него.
Так создаются кремлевские мафии: кавказская при Сталине, украинская при Хрущеве, географически еще более локальная — днепропетровская при Брежневе.
Хрущев начал строить свою личную политическую базу с 1958 года, сразу же после попытки его свержения большинством Президиума ЦК (как тогда называлось Политбюро). Характерно, что в главные центры власти по всей стране, контролирующие партийный аппарат, КГБ и армию, он посадил “своих украинцев" — людей, начавших свою карьеру на Украине при Хрущеве — тогдашнем тамошнем Первом секретаре. Эти люди, ближайшие его сотрудники, которые были лично ему обязаны своим политическим взлетом, составили фундамент его власти. В Москве это преобладание украинцев в среде высших партийных аппаратчиков называли “украинским засилием".
Любопытен факт, что Хрущев пробыл на ответственной партийной работе на Украине почти столько же времени, сколько на важнейших партийных постах в Москве (включая пост партийного босса столицы), где у него тоже набралась “своя группа" верных людей, однако он предпочел заполнить ключевые посты именно “украинцами" — людьми, не имеющими столичных связей.
Однако в случае с Брежневым это локальное предпочтение генсека привело к курьезному географическому сужению “отбора кадров", к своеобразной днепропетровской аномалии в Кремле. Памятуя собственное предательство Хрущева, Брежнев решил вербовать “своих людей" по признаку максимальной верности, преданности и надежности. В отличие от хрущевского band-wagon, составленного из его ближайших сотрудников по партийной работе брежневская группа самых влиятельных людей в Советском Союзе, состояла в основном из друзей его детства, отрочества и юности, из его бывших одноклассников и сокурсников, из его близких и дальних родственников — с большинством из них он познакомился и сблизился в Днепропетровске.
Укрепив свою власть с помощью вездесущей днепропетровской команды, забив все ходы и лазы для возможного подкопа, Брежнев мог вполне “царствовать, лежа на боку“, рассчитывая “на то, что скрашивает нашу старость — на преданность, любовь и круг друзей, как говорит Макбет у Шекспира, — и это, пока его собственный верховный охранник, шеф КГБ Юрий Андропов не начал расшатывать — и весьма успешно — всю эту нехитрую, хотя и массивную систему оборонительных укреплений вокруг брежневского трона. Андропов действовал с помощью универсального оружия для устранения своих политических противников, а именно: обвинял их в коррупции. К этому обвинению была чувствительна вся днепропетровская мафия во главе с ее вождем Брежневым.
Андропов, как только оказался на вершине Кремля и стал консолидировать свою власть, действовал иначе, чем Брежнев, и провел в Политбюро только одного своего земляка — Горбачева: он подбирал свою мафию скорее по профессиональному признаку — из бывших агентов КГБ либо тех партийцев и военных, которые были тесно с КГБ связаны. И хотя Андропов до того, как стал Генеральным секретарем, проработал в Москве на разных ответственных постах около 25-ти лет, он не ввел ни в Политбюро, ни в его кандидатскую группу, ни в Секретариат ни одного москвича. По сравнению с брежневским, кремлевский антураж при Андропове резко изменился: киевлянин Федорчук, бакинец Алиев, сибиряк Лигачев, ленинградец Романов, ставрополец Горбачев — все они были людьми пришлыми, со стороны, не затронутые московской коррупцией, не пустившие еще в столице корней и не имеющие в ней связей, политически одинокие и полностью зависящие от своего покровителя — верный залог тот, что они не вступят в заговор против него. Искусный интриган и заговорщик, умирающий Андропов делал все, чтобы предотвратить то, что по его милости случилось с Брежневым. Естественно, когда Горбачеву, уже Генеральному секретарю,
