политическое влияние, соратник превращался в опасного конкурента.
Сняв маршала Жукова с поста министра обороны и изгнав его из Политбюро, предусмотрительный Хрущев, а после него Брежнев так и не ввели в Политбюро следующего министра обороны маршала Малиновского, хотя он пробыл на этом посту целых десять лет (1957–1967).
Почти столько же был военным министром и маршал Гречко, но членом Политбюро стал только в 70-летнем возрасте, за несколько лет до смерти, когда в Кремле уже было известно о том, что он смертельно болен. После его смерти в 1976 году, Кремль пошел и на вовсе необычный шаг и назначил министром обороны сугубо гражданского человека — Дмитрия Устинова. Для придания ему военного авторитета, Устинову сразу же было присвоено звание маршала, хотя это присвоение носило откровенно почетный, формальный характер и никак не изменило гражданской сущности нового министра обороны.
В том же году маршалом стал и Брежнев, а спустя еще год он был объявлен Председателем Совета Обороны и Верховным Главнокомандующим. Разъясняя эту странную сосредоточенность власти в руках одного человека, начальник политуправления армии и флота Алексей Епишев на специальной военно-теоретической конференции в 1977 году сослался, с одной стороны, на “творческое развитие ленинского принципа единства политического и военного руководства", а с другой — на опыт времен второй мировой войны, когда Сталин был одновременно военным, партийным и государственным руководителем страны. Существенная разница заключалась, однако, в том, что на этот раз военным руководителем страны объявлялся цивильный человек в мирное время.
Та же история повторилась и со следующими кремлевскими вождями — Андроповым, Черненко и Горбачевым, которые объявлялись Председателями Совета обороны и верховными главнокомандующими почти автоматически, сразу же после занятия ими высших партийных и государственных должностей. Однако уже сама эта практика назначения гражданских руководителей — к тому же, таких физически немощных, как Брежнев, Андропов и Черненко, — на высший в стране военный пост была настолько странной, что ее каждый раз приходилось заново обосновывать — все реже ссылками на ленинские принципы, все чаще на опыт Сталина. Но иначе, чем страхом Кремля перед армией, объяснить отсутствие военных в Политбюро и присутствие гражданских на высших военных постах — нечем. Кремлевские партократы испытывают перед военными традиционный страх, а руководители тайной полиции воспринимают их в качестве опасных конкурентов.
К этому следует добавить, что после снятия маршала Жукова Кремль предусмотрительно удалил армейские контингенты из Москвы — в столице находятся только войска госбезопасности и милиции. Вот еще одна причина, почему армия не способна играть большой роли в кремлевской борьбе за власть — любой с ее стороны вызов означал бы войну с полицейскими войсками, а на это вряд ли кто из высшего военного командования когда-нибудь решится. Армия смирилась с установленной Кремлем субординацией, в которой она сама занимает подчиненное положение.
Это не значит, однако, что полностью исключены попытки нарушения установленного статус-кво со стороны отдельных амбициозных военных, если их поддержит кто-то в Кремле и если этому будет способствовать сложившаяся там политическая ситуация.
Такая благоприятная ситуация возникла в период децентрализации власти при Черненко, когда обязанности старого и больного Устинова на посту министра обороны фактически исполнял честолюбивый и решительный начальник генштаба маршал Николай Огарков.
Что касается обязанностей политического импотента Черненко, то их поделили тогда между собой Михаил Горбачев и Григорий Романов, два секретаря ЦК в Политбюро.
После их схватки за власть у гроба Андропова, в кремлевской борьбе на несколько весенне-летних месяцев 1984 года установилось как бы некоторое затишье, и Горбачев, не любитель углов и конфликтов, пытался заключить с Романовым перемирие, modus vivendi, что выражалось даже внешне: он демонстративно заговаривал с ним на разного рода церемониях, встречал и провожал его на Шереметьевском аэродроме во время его поездок за границу, всячески пытаясь снять напряжение, хотя и не собираясь отступать.
В решающую стадию эта борьба вступила осенью 1984 года. Пока взгляды многочисленных зрителей были устремлены на кремлевскую сцену, где после двухмесячного отсутствия, с трудом, с помощью врачей и ассистентов, совершал свои последние церемониальные выходы смертельно больной Черненко, главное действие кремлевского спектакля, как обычно, происходило за кулисами. А необычным на этот раз было то, что чуть ли не впервые в советской истории появилась редчайшая возможность, которой, увы, тогда никто не воспользовался, — заглянуть в святая святых советской империи не тайком, не с помощью секретных источников, слухов и гаданий, а сквозь призму официальной прессы. Вот как, судя по ней, развивался осенний акт кремлевской драмы.
В начале сентября, когда снова вынырнул на поверхность из своего предсмертного небытия Константин Черненко, Григорий Романов отправился в Эфиопию, однако вовсе не для того, чтобы спасти ее несчастный народ от голодной смерти, но чтобы присутствовать в Аддис-Абебе на съезде только что учрежденной коммунистической партии. Это официально. А неофициально — чтобы с помощью оружия и советников укрепить тамошний просоветский режим. На этот раз Горбачев уже не встречал и не провожал Романова, как позже не встречал и не провожал Горбачева Романов во время его поездок в Венгрию и Англию — дипломатическое перемирие между ними кончилось.
Напомним здесь, что многие радикальные сдвиги в советском руководстве происходят именно в отсутствие в Кремле некоторых его обитателей: заговор против Берии возник, когда тот был в Восточной Германии; Хрущев снял маршала Жукова с поста министра обороны, пока тот охотился на югославском острове Бриони в Адриатическм море с маршалом Тито; а самого Хрущева сняли, пока он отдыхал в Пицунде, на своей кавказской даче на берегу Черного моря.
Так произошло и на этот раз. Пока Григорий Романов находился в Эфиопии, был снят его сторонник начальник Генерального штаба, а де факто — министр обороны маршал Николай Огарков.
Помимо ведомственной субординации — Романов как секретарь ЦК курировал вооруженные силы страны — его связывала с Огарковым идеологическая близость. В журнале “Коммунист" и газете “Красная звезда" Огарков — вразрез с официальной партийной линией — выступил сторонником первого ядерного удара, не говоря уже о его знаменитой пресс-конференции осенью 1983 года, когда он полностью оправдывал уничтожение корейского пассажирского самолета и предупреждал, что так будет и впредь с любым нарушителем священных советских границ. Во всем поддерживая Огаркова, Романов требовал от Политбюро официального согласия на уход на пенсию министра обороны больного Устинова и назначения на его место Огаркова.
В начале сентября в высших военных кругах в Москве считали Это событие неизбежным и ждали его со дня на день. Поэтому смещение маршала Огаркова было для всех неожиданным и произвело шоковый эффект среди кремлевской партийно-военной элиты.
