В 1840‐е годы некий Сторожев из Курска просил Ф. Желтухина принять участие в конфликтном деле помещицы Веденяпиной в Сенате (Мариинская колония требовала у помещицы значительную сумму за два земельных участка). За услугу Желтухину было обещано 150 руб. серебром и более. Николай I велел сообщить данную информацию министру юстиции, который поручил наблюдение за делом Веденяпиной одному из чиновников. Андружкевич из Курска писал в Москву, прося ускорить решение его дела в Дворянском собрании и Герольдии, поскольку дело уже более года находится без производства. Государь повелел сообщить об этом министру юстиции. Булич из Казани просил И. Андреевского похлопотать в Сенате об отмене решения Саратовского уездного суда по двадцатилетней тяжбе некой Комаровой с ее отцом. В результате тяжбы и так уже израсходовано 15 тыс. руб. серебром, а судьи требуют еще 1 тыс. руб. По распоряжению Николая I выписку отправили министру юстиции.
Некая Скородумова из Вологды послала Карлу Гиппиусу в Москву 100 руб. серебром для передачи их правителю канцелярии обер-полицмейстера, поскольку муж ее направил обер-полицмейстеру просьбу. По распоряжению государя выписка была представлена С.В. Перфильеву, начальнику 2‐го округа Корпуса жандармов. Тот доложил, что статский советник К. Гиппиус «давно оставил уже ходатайства по частным делам», а о правителе канцелярии Назарове «не слышно никаких предосудительных отзывов». Хрущев из Курска уведомлял П.В. Боголюбова, что направил жалобу в Сенат и «готов на пожертвование, какое потребуется». А. Можарова из Кирсанова требовала от И.С. Ненюкова, секретаря 7‐го департамента Сената, вернуть ей 550 руб., поскольку дело по духовному завещанию закончилось не в ее пользу1242. Таким образом, результат рассмотрений этих выписок был почти нулевым.
Одновременно делались и доставлялись И.И. Дибичу и А.Х. Бенкендорфу выписки, отражавшие самые разнообразные сплетни о неблаговидном поведении чиновных и других лиц. Это, видимо, должно было создать впечатление, что император знает практически обо всех происшествиях во вверенном ему богом государстве. Например, было доложено о письме некой Орлены, жены А.И. Грузинского. Она писала в июле 1827 года о беспутстве в Рязани: якобы архимандрит Леодар живет с женой доктора, игумен Гедеон – с почтмейстершей Романовой, а губернаторша – с нанятым лакеем. Особенно автора письма возмущала связь почтмейстерши, ибо «это все равно, что с кучером, а греха в десять раз больше, чем со светским»1243. В августе 1826 года из письма неизвестного в Москву была сделана выписка о драке, случившейся между студентами Медико-хирургической академии и чиновником и прекратившейся лишь в результате действий военного патруля. По поручению императора Дибич обратился с запросом к военному губернатору столицы П.В. Голенищеву-Кутузову. Тот сообщил 3 октября, что военный патруль 18 июня арестовал троих студентов «за шум и прибитие чиновника Анкудинова». Всего в драке участвовало семеро студентов и двое их знакомых. Конференция Медико-хирургической академии, разбиравшая дело 23 сентября, ходатайствовала о прощении студентов, поскольку были виновны обе стороны. Но 2 ноября Дибич сообщил Голенищеву-Кутузову решение Николая I – выслать участников драки из города1244.
В сентябре 1826 года возник скандал с перехваченным письмом поручика Н. Воронковского шестому герцогу У.Д. Девонширскому. Воронковский был адъютантом Е.Ф. Комаровского, командира корпуса внутренней стражи. Герцог же в качестве представителя английского короля прибыл в Москву на коронацию Николая I. В письме поручик просил у герцога 20 тыс. фунтов стерлингов «для обеспечения состояния своего и возможности совершить путешествие в Англию». Император был чрезвычайно раздосадован происшедшим. Он «не мог вообразить, чтобы офицер российской армии, забыв совершенно правила чести, решился унизить себя до такой степени». Поскольку письмо было адресовано к посланнику иностранной державы «и посему должно сохраняться в высочайшей тайне как сие сведение дошло до Его Величества», Николай приказал военному губернатору столицы П.В. Голенищеву-Кутузову арестовать поручика. Начальнику последнего Комаровскому велел: «…войти ко мне с рапортом, как о деле, дошедшем до сведения вашего (не называя от кого именно)». Воронковский объяснил, что в 1816 году после смерти родителей остался «в беспомощном состоянии с двумя малолетними братьями (один умер в 1820 г.) и четырьмя сестрами. <…> находился всегда в такой бедности, что едва мог содержать себя». После расследования государь приказал перевести его в Нижегородский драгунский полк тем же чином. Выяснилось, что Воронковский серьезно болен, и его пришлось положить в госпиталь. В середине декабря 1826 года дежурный генерал Главного штаба А.Н. Потапов сообщил Комаровскому, что по излечении поручика отправят в Тенгинский пехотный полк. В сентябре 1827 года его уволили со службы «без награждения следующим чином, без мундира и с запрещением жить в столицах». Через полтора года, 22 марта 1829 года, глава III Отделения А.Х. Бенкендорф направил служебную записку военному министру А.И. Чернышеву о том, что Воронковский, не имея средств к пропитанию, просится на службу, хотя по состоянию здоровья вступить в военную службу не может. 29 марта 1829 года Чернышев сообщил Бенкендорфу о решении императора: Воронковскому разрешалось вступить в гражданскую службу 14‐м классом, но только в провинции1245.
Из писем офицеров делались выписки о положении дел в войсках, о происшествиях, об облике отдельных командиров. По указанию императора подобные выписки направлялись командующим войсками для проверки и принятия мер. Как известно, Николай I с большим подозрением относился к генералу А.П. Ермолову, командующему Отдельным Кавказским корпусом. После начала 16 июля 1826 года русско-персидской войны император направил на Кавказ И.Ф. Паскевича с особыми полномочиями. В августе и сентябре были перлюстрированы письма двух кавказских офицеров, Н. Лизлова и Н.А. Муханова, штабс-капитану Н.П. Воейкову в Москву. Воейков, адъютант Ермолова, был арестован 9 января того же года по подозрению в принадлежности к тайному обществу на Кавказе, 20 февраля был освобожден, но, как показывают эти документы, оставался под подозрением. Из писем были сделаны выписки. Лизлов писал о низкой боеспособности Тифлисского полка, «составляющего одну орду» и имеющего не более 1 тыс. человек под ружьем. «Большая же часть людей и часть офицеров, заботясь только о своем хозяйстве, побросав много оружия, отправились за Безобдис [горный хребет] <…> все только и помышляют о спасении гусей своих, о продаже цыплят, о торговле солью и пр.» Далее выражалась надежда на прибытие войск из России. Муханов резко отзывался о начальнике пограничной линии, полковнике князе Л.Я. Севарселидзе, подчеркивая, что он «бестолковый и пустой хвастун». Государь приказал направить выписки Паскевичу1246.
В начале июня 1837 года Николаю I была представлена выписка из письма А.И. Тургенева из села Лопасня А.Н. Авдулину в Петербург, заверенная директором почтамта А.Я. Булгаковым. Автор письма утверждал, что результатом повеления «Всемилостивейшего Государя и отца нашего… устраивать повсюду дороги, шоссе называемые, Великое благодеяние царя мудрого» становится в ряде случаев страданием обывателя. Якобы «какой‐то неугомонный директор шоссейных работ» нанес ущерб семейству Еропкиных в селе Лопасня на 15 тыс. руб. Император поручил сообщить об этом начальнику 2‐го округа жандармов генерал-майору С.В. Перфильеву и потребовать от него информацию. В результате переписки уже 18 июля А.Х. Бенкендорф представил государю доклад о деле Еропкиной, из которого следовало, что с жалобами на начальника работ капитана Гаврилова 3‐го обращались коллежский советник М.Н. Еропкин, а после смерти последнего – его дочь Н.М. Еропкина. Еропкин «надеялся на получение выгод при заготовке материалов для строительства шоссе». Когда же за поставку камня взялись другие помещики, отчего казна выиграла до 60 тыс. руб., начались жалобы Еропкина1247. Таким образом, был сделан вывод о ложности доноса.
В конце мая того же 1837 года царю была доложена выписка о «преступной связи» ксендза Слонимского уезда Виленской губернии Богуславского с девицей Валерией Керсновской, умершей при родах. Велено было «узнать правду». Расследование жандармского полковника Сидорова подтвердило сообщение письма. Богуславский подозревался в нескольких подобных случаях и был помещен виленским епископом в монастырь. Государь повелел предать ксендза суду. Эта резолюция 16 декабря 1837 года была направлена в Департамент духовных дел иностранных исповеданий МВД1248.
В марте 1840 года из письма некой Савченковой из Курска в Москву стало известно, что полицмейстер Резанов допускает за взятку в 1 тыс. руб. послабления в отношении отставного полковника Ф.М. Полторацкого, посаженного под арест по подозрению в поджоге дома своей жены: предоставил ему три комнаты, позволяет ездить в баню и ночевать дома. В результате был направлен запрос курскому губернатору генерал-майору К.А. Флиге. В ответ губернатор удостоверил честность полицмейстера Резанова и заверил, что полковник Полторацкий безвыездно провел месяц в полиции1249.
