Паулюс, по словам Рихтгофена, преисполненный уверенности, предпринял сдвоенный фланговый удар силами 16-й и 24-й танковых дивизий. «Юнкерсы» Рихтгофена оказывали поддержку с воздуха. За два дня боев соединения Паулюса окружили в большой излучине Дона восемь стрелковых дивизий и всю русскую артиллерию. Окончательно кольцо замкнулось под Калачом-на-Дону. В багряных вечерних сумерках экипажи головных немецких танков увидели с обрывистого берега «тихого Дона» раскинувшийся напротив город. Лучи заходящего солнца отбрасывали от их машин длинные тени далеко на восток. А за Калачом начиналась степь, простирающаяся до самого Сталинграда. Сам город оказался, по их словам, скоплением маленьких мастерских, разбитого железнодорожного вокзала и höсhst primitiv[192] лачуг.
После такого успеха танкисты радостно шутили, отходя от напряжения боя. Из некоторых машин доносились громкие песни. Но вскоре командиры отвели танки назад и расставили их в оборонительном порядке. Эта мера оказалась не напрасной. Как только стемнело, тысячи русских солдат, отрезанных на правом берегу Дона, бросились в атаку. Всю ночь слышались пулеметные очереди, взлетали осветительные ракеты и трещали винтовочные выстрелы.
На следующий день немцы принялись прочесывать леса. Кое-кто из офицеров сравнил это с большой охотой. Среди взятых в плен оказалось немало старших офицеров. Были и женщины, в основном связистки. Ночью разгорелся новый бой, а утром немцы подожгли сухой кустарник, вынуждая оставшихся в живых красноармейцев выйти из леса. Лишь после всего этого район посчитали «зачищенным от врага». Спастись удалось немногим. Из всей 181-й дивизии 62-й армии, к началу боев насчитывавшей 13 000 человек, только 105 смогли переправиться на противоположный берег Дона и пробиться к своим.[193]
Бои действительно были крайне ожесточенными. Многие немецкие солдаты не разделяли убеждение Гитлера и Паулюса в том, что враг практически уничтожен. В первый же день противотанковый батальон 371-й пехотной дивизии потерял убитыми 23 человека. Все чаще и чаще солдаты 389-й пехотной дивизии и всей 6-й армии слышали раскатистое «Ур-ра!» атакующей советской пехоты. Один из солдат писал домой, какое гнетущее впечатление производят на них кресты и могилы, свежие и вчерашние,[194] и то, что сулит им будущее. В других соединениях большие потери также не укрепляли боевой дух. В 76-й пехотной дивизии пришлось дополнительно выделять солдат для похоронных команд. Один из них, месяц спустя взятый в плен, показал на допросе, что ему и двум его товарищам приходилось закапывать в день по 70 трупов и больше.[195] С другой стороны, ефрейтор-артиллерист, находившийся у своего орудия практически без перерыва 29 часов, не сомневался в победе вермахта. «Русские могут стрелять сколько угодно, но мы все равно будем стрелять больше. Огромная радость видеть, как двести русских идут в атаку. Достаточно одного самоходного орудия, и все они обращаются в бегство»,[196] – писал он родным в Германию.
Некоторые части получали в награду за свои усилия дополнительные пайки – шоколад и сигареты, и солдаты наслаждались всем этим в относительной тишине летних вечеров. Тишине, которая могла закончиться в любую минуту. «Единственное утешение заключается в том, – написал домой один сапер, – что мы найдем мир и спокойствие в Сталинграде, где устроим зимние квартиры, и тогда, подумать только, появится надежда на отпуск».[197]
Приказ Сталина «Ни шагу назад!» в полной мере был реализован в городе, носящем его имя, над которым нависла смертельная угроза. Вспомнили и о героической обороне Царицына, как тогда назывался Сталинград, в годы Гражданской войны, и о том, что именно руководящая роль товарища Сталина обусловила коренной перелом в борьбе с белыми и спасла революцию. Последнее, конечно, не более чем миф. Областной комитет обороны приложил все силы, чтобы превратить город в крепость. Задача была далеко не простой, не в последнюю очередь потому, что за спиной у защитников простиралась широкая река, по которой они, собственно, и получали боеприпасы и подкрепления.
По всей области прошла мобилизация. Все мужчины и женщины в возрасте от 16 до 55 лет, то есть абсолютно все трудоспособное население, были собраны в «трудовые колонны»[198] во главе с руководителями районных комитетов партии. Как и под Москвой годом раньше, женщин и подростков отправили копать противотанковые рвы. Глубина таких рвов составляла два метра и более. Армейские саперы устанавливали на западных склонах рвов мощные противотанковые мины.
Школьники окапывали цистерны с горючим на берегу Волги. Землю они носили в деревянных носилках под присмотром учителей. Время от времени немецкие самолеты совершали налеты на все эти объекты. Дети не знали, куда спрятаться, и один раз при взрыве бомбы две 14-летние девочки оказались засыпанными землей. Когда их откопали одноклассники, выяснилось, что у одной из них, Нины Гребенниковой, сломан позвоночник. Школьники освободили носилки и отнесли свою подругу в городскую больницу, расположенную там, где в Волгу впадает река Царица.[199]
Очень большое внимание уделялось противовоздушной обороне, хотя многие зенитные пушки еще не получили снарядов. Расчеты большинства батарей состояли из женщин, в основном комсомолок, призванных в армию еще в апреле. Вопрос ставился очень просто: «Ты хочешь защищать Родину?»[200] Понятно, что ответ на него мог быть только один… Батареи размещались на обоих берегах Волги и защищали такие ключевые объекты, как электростанция в Бекетовке на южной окраине Сталинграда, а также крупные заводы в его северной части. Рабочие этих заводов, в частности Сталинградского тракторного, переориентированного на выпуск танков Т-34, обязательно проходили военную подготовку.
Комитет обороны Сталинграда издавал один приказ за другим. Колхозам было предписано отдать все запасы зерна Красной армии. Тех, кто уклонялся от своего «патриотического долга», судили по законам военного времени. Недонесение на члена семьи, дезертировавшего из армии или уклонившегося от призыва, каралось десятилетним заключением. Директор средней школы, которому было приказано доставить 66 старшеклассников в районный военкомат, предстал перед судом за то, что по дороге 31 подросток сбежал.[201]
Трибуналы также разбирались с «дезертирами» из числа гражданского населения, на которых доносили в основном отступающие беженцы. Тех, кого признавали виновными, клеймили как предателей партии и Советского государства.[202] Какое наказание последует, предположить было трудно. Так, Ю. С., бежавшая после массированной бомбежки в деревню, была приговорена к шести месяцам трудовых лагерей за то, что оставила свое рабочее место, а отказавшегося покинуть свой дом при приближении немцев А. С. осудили заочно как «изменника Родины». За подобное преступление полагалось минимум 10 лет в ГУЛАГе.
Особое внимание политическое управление Сталинградского фронта уделяло «мужчинам призывного возраста из областей Украины, освобожденных Красной армией зимой 1941/42 года».[203] Тех, кто отказался эвакуироваться из городов и деревень указанных областей, подозревали в сотрудничестве с оккупантами.
Декларированная советской властью свобода вероисповедания в Сталинградской области мало кого интересовала. Глава районного отделения сельскохозяйственного банка, пославший своему брату, офицеру Красной армии, молитвы и посоветовавший читать их перед боем,[204] был обвинен в антипартийной деятельности. Гражданским лицам также следовало быть крайне осторожными, если они все-таки осмеливались рассуждать о скорости немецкого наступления и некомпетентности советских военачальников. А. М., сотрудника Волжского рыбного завода, обвинили в политическом и моральном упадничестве и контрреволюционной пропаганде. Было сказано, что превозносил немцев и очернял руководителей партии, правительства и Красной армии.[205]
Сталин, которому стало известно о панике в тылу, снова начал менять командующих. 21 июля он отстранил от должности Тимошенко и назначил вместо него генерала Гордова, оставив широкие полномочия Василевскому. Однако уже в начале августа советский вождь решил разделить фронт на два – Сталинградский и Юго-Восточный. Оборону на южном крыле, протянувшемся от Царицы, то есть от центра Сталинграда на юг, в калмыцкую степь, возглавил генерал-полковник Андрей Еременко, еще не оправившийся до конца после ранения в ногу. Узнав о своем назначении, Еременко был раздосадован и выступил против того, чтобы делить фронты по центру города, но эти возражения лишь вызвали гнев Верховного главнокомандующего.
