Налетающие волнами самолеты Рихтгофена начали ковровые бомбардировки не только промышленных районов, но и всего города,[217] как сказал один студент, очевидец этого налета. Знакомясь с описанием разрушений, выпавших на долю Сталинграда, трудно представить себе, как кто-то из тех, кто не находился в бомбоубежище, мог остаться в живых. На деревянные дома на юго-западной окраине города пролился дождь зажигательных бомб. Все они сгорели дотла. Ближе к набережным великой реки остались стоять остовы многоэтажных жилых зданий, но все перекрытия обрушились. Многие здания частично обвалились. Кругом полыхали пожары. Матери прижимали к груди мертвых детей… Дети пытались поднять с земли своих убитых матерей… Сотни семей были погребены заживо под грудами обломков.
Одному немецкому летчику, чей самолет был подбит зенитной батареей, удалось выпрыгнуть с парашютом, но ветер отнес его прямо на полыхающий дом. Сталинградцы, которые видели, как он погиб, были настолько потрясены всем происходящим вокруг, что даже не смогли найти удовлетворения в справедливости такого возмездия.
Нефтехранилища на берегу Волги тоже горели. Огненный столб поднялся в небо почти на 599 метров, и в течение многих следующих дней черный дым был виден на 350 километров вокруг. Пылающая нефть разлилась по Волге. В результате бомбежек были перебиты телефонные кабели, разрушен водопровод. Несколько бомб упало на центральную городскую больницу. Почти все стекла в окнах вылетели, больных сбрасывало с коек. В их числе была 14-летняя Нина Гребенникова, получившая травму позвоночника неделей раньше при взрыве бомбы, упавшей рядом с цистерной нефтехранилища. Напуганный бомбежкой персонал разбежался, бросив пациентов. Больные на пять дней остались без еды и медицинской помощи.
Одна женщина, оказавшаяся на открытом месте вместе с дочерью, у которой вследствие контузии парализовало ноги, была вынуждена буквально тащить девочку на себе домой под бомбежкой.[218] Поскольку все мужчины были призваны в армию, ликвидировать жуткие последствия этого авианалета пришлось женщинам. Они же хоронили мертвых. Жена Виктора Гончарова с помощью 11-летнего сына Николая предала земле тело своего отца прямо во дворе многоквартирного жилого дома, разрушенного прямым попаданием бомбы. «Прежде чем засыпать могилу землей, – вспоминал впоследствии Николай, – мы поискали его голову, но не нашли».[219] Свекровь Гончаровой, донская казачка, в хаосе бомбежки потерялась. Пожилой женщине каким-то образом удалось пережить весь ужас следующих месяцев. Воссоединилась семья только после окончания войны, почти через три года.
Воздушный налет на Сталинград, самая массированная бомбардировка на Восточном фронте, затмил многие предшествующие «подвиги» Рихтгофена. Его, пожалуй, можно сравнить с Герникой.[220] В тот день авиация 4-го воздушного флота совершила свыше 1600 самолето-вылетов и сбросила 1000 тонн бомб, потеряв всего три машины.[221] По некоторым оценкам, в Сталинграде находилось почти 600 000 человек, и около 40 000 погибли в течение первой недели бомбардировок.
Объяснение тому, почему так много гражданского населения и беженцев все еще оставалось на правом берегу Волги, типично для сталинского режима. Войска НКВД реквизировали практически все речные суда – вопрос эвакуации жителей Сталинграда был для них далеко не первоочередным. Затем Сталин, стремясь не допустить паники, не разрешил эвакуировать мирное население за Волгу. По его мнению, это должно было побудить войска, и в первую очередь народное ополчение, сформированное из местных жителей, защищать город более упорно. «Человеческие жизни никого не интересовали, – заметил впоследствии один из тех, кто мальчишкой вместе со своей матерью застрял в Сталинграде. – Мы были пушечным мясом».[222]
В то время как самолеты Рихтгофена бомбили Сталинград, колонна 16-й танковой дивизии прошла по степи 40 километров, практически не встретив сопротивления. «В окрестностях Гумрака, – записано в боевом журнале дивизии, – нам был оказан отпор, а с северо-восточной окраины Сталинграда по нашим бронированным машинам открыла яростный огонь зенитная артиллерия».[223]
Расчеты этих батарей состояли из девушек-добровольцев, вчерашних школьниц. До этого момента им вследствие нехватки боеприпасов еще почти не приходилось стрелять из своих орудий, и никто из них не был обучен ведению огня по наземным целям. Зенитные расчеты переключились с бомбардировщиков в небе на танки, чьи экипажи, похоже, считали, что вышли на воскресную прогулку.[224] Девушки отчаянно вращали маховики вертикальной наводки, опуская стволы своих орудий до нулевого возвышения (советское 37-миллиметровое зенитное орудие представляло собой довольно грубую копию шведского «Бофорса»), наводя их на головные немецкие танки.
Оправившись от первоначального удивления, германские машины развернулись в боевой порядок, готовые атаковать батареи. За этим неравным боем с мучительной болью наблюдал капитан Саркисян, командир дивизиона тяжелых минометов, впоследствии рассказавший об увиденном писателю Василию Гроссману. Каждый раз, когда какое-нибудь зенитное орудие замолкало, Саркисян восклицал: «Подавлены, накрыли!» Но после непродолжительной паузы зенитка начинала стрелять снова. «То была первая страница в летописи обороны Сталинграда»,[225] – сказал потом Гроссман.
Немецкий бронированный клин продвинулся вперед еще на несколько километров. Около четырех часов дня, когда августовское солнце уже светило не так ослепительно, головные танки подошли к северной окраине Сталинграда, и солдаты 16-й танковой дивизии увидели прямо перед собой Волгу.[226] Они не могли поверить своим глазам. «Рано утром мы были на берегу Дона, – вспоминал один из командиров рот дивизии Штрахвица, – и вот теперь вышли к Волге».[227] Кто-то достал фотоаппарат, и все начали фотографироваться, стоя на броне своих танков и глядя в бинокли на противоположный берег. Эти фотографии были включены в боевой журнал 6-й армии. Подпись гласила: «Мы вышли к Волге!»[228] Имеются и другие памятные снимки. Тот, на котором видны столбы дыма – последствия налетов люфтваффе, значится как вид на охваченные пожаром пригороды Сталинграда.[229]
Вскоре после этого Курт Эбенер из эскадрильи «Юбер» вместе со своим ведомым совершил облет Волги севернее Сталинграда. Летчики увидели под собой танки и бронетранспортеры и, переполненные ликованием за своих товарищей на земле,[230] выполнили им на радость боевые развороты, а также несколько фигур высшего пилотажа.
Подобно другим командирам подразделений, капитан Фрейтаг-Лорингховен стоял в башне своего танка и смотрел в бинокль на широкую реку. С высокого правого берега открывался потрясающий вид. «Мы глядели на огромную, бескрайнюю степь, простирающуюся до самой Азии. Я был ошеломлен, – вспоминал он впоследствии. – Но наслаждаться этим зрелищем долго не смог – нужно было подавить еще одну зенитную батарею, которая открыла по нам огонь».[231]
Расчеты русских орудий проявляли поразительную стойкость. По словам капитана Саркисяна, за время боя девушки ни разу не ушли в укрытия.[232] Одна из них, Маша, подбила девять танков. Даже если эта цифра завышена, как часто бывало в те дни, донесения штаба 16-й танковой дивизии не оставляют никаких сомнений в храбрости юных зенитчиц. «До самого вечера, – говорится в одном докладе, – нам пришлось сражаться с тридцатью семью неприятельскими зенитными орудиями, пока мы не уничтожили их все. Эти орудия обслуживали женские расчеты».[233]
Узнав, что стреляли в женщин, танкисты ужаснулись. Русские до сих пор находят такую щепетильность нелогичной, ведь в тот же самый день в результате бомбежек в Сталинграде погибли несколько тысяч женщин и детей. Немецким офицерам и солдатам недолго было суждено предаваться рыцарским иллюзиям. «В корне ошибочно называть русских женщин солдатами в юбках, – позднее написал один из них. – Они прекрасно подготовлены к боевой службе и способны занять любое место, какое только могут доверить женщине».[234]
Защитники Сталинграда оказались в очень опасном положении. Генерал Еременко сосредоточил основные силы на юго-западном направлении, чтобы остановить продвижение 4-й танковой армии Гота. Он не предполагал, что войска Паулюса так внезапно и стремительно прорвут советскую оборону на правом фланге.
Никита Хрущев находился вместе с Еременко в штабе фронта, устроенном в штольне на берегу Царицы. Нависшая угроза была настолько серьезной, что, когда прибыли два офицера-сапера с докладом о завершении возведения понтонной переправы через Волгу, им было приказано тотчас ее уничтожить. Саперы в ужасе смотрели на командующего фронтом, не в силах поверить собственным ушам. Они попытались возразить, но разговоры были строго пресечены. Нетрудно представить, какая паника началась бы в самом Сталинграде, не говоря уж о реакции Москвы, если бы немцам удалось форсировать реку и захватить плацдарм на левом берегу – как это действительно намеревался сделать Штрахвиц.
