Я-то приехал в Рисани за мешви , зажаренным целиком ягненком, который играл столь важную роль в моих фантазиях. Заранее, по телефону, было договорено насчет группы туарегов, профессиональных проводников по пескам Мерзуги. Но переговорив по своему обшарпанному мобильнику, Абдул сказал мне, что на завтрашний обед в пустыне нам подадут «что-то особенное». Я уже знал, что это значит: таджин, кускус и брошетт. Я был в ярости. Не затем я проделал столь долгий путь, чтобы снова есть кускус. Это я мог съесть прямо в гостинице, как японские и немецкие туристы. Я приехал сюда за целиком зажаренным барашком, барашком по-берберски, мне хотелось рвать его жирное мясо руками, сидя у костра с «синими людьми». Мне нужно, чтобы целый ягненок, хрустящий и соблазнительный, лежал передо мною. «Но, но… — выдавил я, — я хочу мешви! Я просил мешви!» Абдул покачал головой, нажал кнопку на своем телефоне, еще немного поговорил по-арабски, потом сказал: «У них нету целый ягненок. Если хотите, мы можем принести с собой».
— Отлично! — рявкнул я. — Перезвоните им. Скажите, что завтра утром мы пойдем на рынок, купим целого ягненка, уже освежеванного. Мы погрузим его в багажник нашей машины и привезем им. Все, что от них потребуется, — это осуществить этот свой обряд вуду, то есть зажарить ягненка.
План был такой: встать пораньше, заехать на рынок, купить ягненка и все, что потребуется к нему, погрузить в багажник взятого напрокат «лендровера» и скорее мчаться в пустыню, пока мясо не протухло.
Абдул явно сомневался в успехе, а я не понимал почему.
На следующее утро мы, как и планировали, приехали на рынок. С мясным фаршем, овощами и сухими ингредиентами проблем не возникло. А вот купить ягненка оказалось не так-то просто. В конце кишащего мухами мясного ряда золотозубый мясник выслушал нашу просьбу, открыл свой давно не работающий холодильник пятидесятых годов и достал жалкую баранью ногу, весьма неряшливо отрезанную и сочащуюся кровью.
— У него только одна нога, — сказал Абдул.
— Вижу, — раздраженно ответил я. — Скажите ему, что мне нужен целый ягненок. Спросите, где я могу купить целого ягненка.
— Сегодня плохой день, — сказал Абдул. — Овец привозят по понедельникам. Сегодня среда. Сегодня ягненок — нету.
— Спросите… Может, у него есть знакомые. У кого можно купить целого ягненка? — сказал я. — Я заплачу. Я не собираюсь торговаться. Мне, черт возьми, нужен целый ягненок: ноги, туловище, шея и яички. Весь целиком.
Абдул разразился длинным и, видимо, содержательным монологом, который, судя по всему, очень заинтересовал продавца, потому что тот изумленно поднял брови. Должно быть, Абдул сказал примерно следующее: «Видишь этого тупого американца рядом со мной? У него вообще нет мозгов! Он готов отвалить кучу денег за целого ягненка. Если подсуетишься, мы с тобой оба хорошо заработаем».
Беседа становилась все более и более оживленной, переговоры шли полным ходом. По грязным, замусоренным проходам рынка к нам стали подтягиваться люди. Они вступали в разговор, предлагали свои варианты решения проблемы и, судя по всему, сразу оговаривали и причитающуюся им долю.
— Он говорит — сто долларов, — сказал Абдул, и чувствовалось, что он все-таки не уверен, что я решусь на такую сумму.
— Идет, — без колебаний согласился я. Это было не намного выше нью-йоркских цен, а когда еще доведется попробовать ягненка, зажаренного целиком, да еще в Сахаре.
Мясник оставил свой прилавок и повел нас по пыльным, выжженным улицам, по лабиринту, который, казалось, никогда не кончится. Люди подходили к окнам посмотреть на странную процессию, состоящую из американцев, марокканцев и, главное, людей с телекамерами. К нам присоединялись по пути дети и собаки. Первые попрошайничали, вторые лаяли, и те, и другие поднимали тучи пыли. Рядом со мной, слева, шел улыбающийся человек с огромным, угрожающим тесаком в руке. Он улыбнулся мне и ободряюще поднял большой палец вверх. Теперь я начинал понимать, чем это пахнет — полакомиться парной бараниной в Рисани.
Наконец мы подошли к низенькому сараю, вокруг которого ходили диковатые и грязноватые овцы. Компания наша сократилась до четырех человек и телеоператоров. Все лишние отсеялись по пути. Мясник, его помощник, Абдул и я протиснулись в крошечный хлев из глины и соломы. Овцы в панике уносили ноги и при этом немилосердно толкали нас. Выбрали барашка пожирнее, схватили его за шкирку. Абдул пощупал его ляжку, потом бока, и начался новый раунд переговоров. Наконец консенсус был достигнут, и несчастное, упирающееся животное выволокли на залитую солнцем улицу. Там нас ждал человек с ведром воды и веревкой. Я смотрел, как несчастную жертву грубо разворачивают в сторону Мекки, и меня подташнивало. Человек с ножом наклонился и без церемоний, мгновенно перерезал барашку горло.
Это было быстрое, глубокое и сильное движение. Если бы, допустим, меня приговорили именно к такой смерти, я бы не стал искать более умелого палача. Животное повалилось набок, из горла хлестала кровь. Оно даже не успело пикнуть от боли. Я прекрасно мог видеть его перерезанную трахею — черт возьми, он почти отрезал ему голову! И все же барашек продолжал дышать и подергивался. Палач разговаривал с окружающими, а сам придерживал голову жертвы ногой.
Я посмотрел в глаза бедному ягненку — этот взгляд мне еще неоднократно придется видеть у умирающих, — так смотрят в ту ужасную секунду, когда, осознав неотвратимость смерти, то ли от усталости, то ли от отвращения решают наконец сдаться и умереть. Этот взгляд навсегда застревает в памяти, он говорит: «Вы все, да, все, очень, очень разочаровали меня». Глаза медленно закрылись, как будто животное само, добровольно, решило заснуть.
Вот я и получил своего ягненка.
Мои новые приятели подняли тушу и некоторое время держали ее за лодыжки над тазом, чтобы вытекла кровь. Потом мясник надрезал кожу у лодыжки, прижался губами к надрезу и стал дуть, чтобы кожа отстала от мяса и мышц. Еще несколько надрезов — и кожу сняли, как балетное трико. Отовсюду сбегались бродячие собаки, почуявшие запах крови. Помощник то и дело поливал тушу водой, пока ее обрабатывали, вынимали и сортировали внутренности. Голову отрезали, сердце вынули и отдали мяснику, кишки и желудочную оболочку оставили для мергеза [35] и колбасы. Скоро барашек стал просто мясом, разве что яички, пронизанные голубыми венами, странно и нелепо болтались туда-сюда. Мясник подмигнул мне, видимо, давая понять, что эта часть — самая вкусная, и обращаться с ней во время нашего долгого путешествия по пустыне надо бережно, — он сделал два надреза на животе туши и засунул в каждый по яичку.
Мытье, некоторая суета, неизбежная при посмертной «клизме», опять мытье. В общем, они быстро управились. Вся процедура, с момента предсмертного блеяния до превращения жертвы в мясо, заняла самое большее двадцать минут. В сопровождении своей свиты я побрел назад, к «лендроверу». Теперь, когда в кармане у мясника лежала моя купюра в сто долларов и когда у нас был этот совместно пережитый жутковатый опыт, я, видимо, нравился им больше. Тушу, будто труп убитого врага, завернули в брезент. Я испытал чувство странного удовлетворения, услышав, как сваленное в багажник «лендровера» мертвое тело глухо стукнулось о дно.
Мы быстренько закупили на рынке все необходимое, заправились и поехали в сторону Мерзуги. Мне не терпелось увидеть чистый белый песок, который не пахнет овцами и страхом, забраться подальше от мест, где умирают животные.
Еще некоторое время тянулся лунный пейзаж с плотной, каменистой поверхностью, пока я вдруг не почувствовал, что колеса вязнут в чем-то более рыхлом, — песок, песок, много песка, будто наш автомобиль едет по глазури гигантского торта. На горизонте выросли гигантские красные барханы Мерзуги — настоящая Сахара моих фантазий, пустыня из детского журнала «Бойз Оун». Я испытал одновременно сильное волнение и облегчение — наконец-то счастье показалось мне возможным.
Нас ожидал домик из песчаника и берберы в синих одеждах. Уже был готов караван верблюдов. Мы сели на них и, вытянувшись в одну линию, отправились в путь по пескам. Караван возглавлял длинный туарег, закутанный в синее с головы до пят. Он шел пешком. Другой туарег замыкал шествие. На первом верблюде, прямо передо мной, ехал вездесущий Алан, а за мной, по-прежнему в своей оранжево-зеленой твидовой куртке, следовал Абдул. Мэтт и ассистент продюсера оказались в хвосте.
Ехать на верблюде, если ты привык ездить верхом на лошади, не так уж трудно. Чувствуешь себя очень уютно, устроившись на одеялах позади его горба, верблюд идет — а ты мягко покачиваешься. Ноги я вытянул вперед. Ехать было далеко, и перед дорогой в момент внезапного озарения я сделал правильный выбор: облегающие, а не свободные трусы.
