Этим способным сотрудникам я полностью доверил груз управления предприятием, оставив за собой лишь общее руководство. Как только мне удалось это сделать, я тут же получил свободное время, которое мог посвятить столь дорогим моему сердцу научным и общественным задачам.
Моя семейная жизнь полностью изменилась после 13 июля 1869 года, когда я сочетался вторым браком с дальней родственницей, Антониной Сименс, единственной дочерью весьма заслуженного и известного в области сельскохозяйственного машиностроения человека, профессора Карла Сименса, жившего в Гогенхейме[231], близ Штутгарта[232]. После этого во время застолий и в других подходящих ситуациях я часто шутил, что этот брак со швабкой следует рассматривать как политический акт, так как в интересах объединения Германии следует в самое короткое время перекинуть через границу как можно больше мостов, лучшими из которых являются браки между представителями Севера и Юга. Я не хочу здесь дальше вдаваться в вопрос, как повлияла на мой патриотизм эта швабка, вернувшая в мою сугубо серьезную деловую жизнь семейное тепло.
30 июня 1870 года, когда телеграф донес до Шарлоттенбурга весть о том, что император Наполеон[233] пересек немецкую границу возле Саарбрюккена[234] и таким образом развязал войну[235], жена подарила мне дочь. Спустя два года к ней добавился сын. Дочь я назвал Гертой, выполняя обет, данный на случай, если французский флот не сможет взять в плен одноименное немецкое судно, за которым он гонялся по всем морям. Четверо моих старших детей во время объявления войны отдыхали на морских пляжах Гельголанда[236] и вынуждены были вместе с прочими купальщиками поскорее оттуда бежать, дабы возможная блокада не преградила им путь к дому. В качестве доказательства сильнейших патриотических чувств, охвативших всю нацию, я могу показать телеграфную депешу, посланную моим 16-летним сыном из Куксхафена[237]. В депеше всего три слова: «Хочу в армию». К моему счастью, желание это не могло претвориться в жизнь, так как в прусскую армию брали только юношей, уже достигших 17-летнего возраста.
Эта война с Францией закончилась так же быстро, как конфликт 1866 года, и закончилась полным триумфом Германии. Радостное осознание того, что вся Германия впервые за историю существования сражается едиными силами, под едиными флагами, смягчало горечь тяжелых потерь, которыми была оплачена победа, и подавляло глубокую печаль, возбуждаемую войной. Это было замечательное время великого и всеобщего душевного подъема. У всех, кто через него прошел, остались о нем неизгладимые воспоминания, и даже у более поздних поколений упоминание о событиях, когда нация под руководством своих лидеров забыла о позорных разногласиях и сплотилась в единую мощную семью, вызывает неподдельное восхищение.
Уйдя из политики еще в 1866 году, я тем не менее продолжал активно интересоваться общественной жизнью и принимать в ней самое деятельное участие. Одним из основных вопросов, который меня живо волновал много лет, был вопрос о патентах. Мне уже давно было ясно, что крайне слабая правовая защищенность изобретателя препятствует нормальному развитию предпринимательства в стране и является одним из главных тормозов на пути прогресса. Конечно, в Пруссии и в других крупных немецких государствах выдавались патенты на изобретения, но решение об их выдаче было целиком во власти местной администрации, а срок действия не превышал трех лет. И даже в этот короткий период защита от подделок была крайне слабой, потому что мало кто брал патенты во всех союзных государствах, ибо каждый дополнительный патент нового государства стоил новых усилий по его получению, а некоторые малые государства не давали их в принципе. Следствием было то, что изобретатель искал своим перспективным творениям практическое применение не в родном отечестве, а в Великобритании, Франции и Северной Америке. Стоит ли после этого удивляться, что все самые передовые и высокотехнологичные товары приходили на наш рынок большей частью из-за рубежа? В результате покупатель потерял доверие к отечественной промышленности и старался всегда купить импортное, так что даже хорошие немецкие производители вынуждены были стыдливо прикрываться заграничными клеймами или торговать под чужими флагами.
Несостоятельность прусской патентной системы была несомненной. Патенты здесь брали в основном только для того, чтобы доказать сам факт, приоритет изобретателя в данном конкретном новшестве. К этому стоит добавить, что правившая тогда партия расценивала патентное законодательство как пережиток старой монополистической эпохи, препятствующий развитию свободной торговли. Летом 1863 года прусским министром торговли был даже выпущен для всех торгово-промышленных палат государства особый циркуляр, в котором говорилось о бесполезности и даже вредности патентной системы и поднимался вопрос о полном отказе от нее. Это заставило меня написать записку для Берлинской торгово-промышленной палаты, Совета Берлинского купеческого общества, в которой я высказал диаметрально противоположную точку зрения – о безусловной необходимости и крайней полезности, развития предпринимательства, патентного права. В той же записке были предложены наиболее рациональные, по моему мнению, нормы, коими это право должно обладать.
Мои аргументы убедили членов Совета, хотя он целиком состоял из крупных и независимых торговцев, записка была единогласно принята как общее мнение палаты и доведена до сведения палат других городов. Те, что еще не успели определиться и обозначить свое мнение, присоединились к нам, после чего предложение об отказе от патентов было отклонено.
Этот успех вдохновил меня позже начать серьезную агитацию за принятие в Германии патентного закона, основанного на предложенных мной принципах. Я послал письма большому числу видных людей, в которых предложил проявить свой интерес к вопросу и учредить Союз защиты патентов, в задачу которого входило бы создание эффективного Немецкого патентного законодательства. Призыв мой нашел широкую поддержку, и вскоре общество под моим председательством было создано и приступило к работе. Мне доставляет удовольствие вспоминать разворачивавшиеся на его заседаниях жаркие споры, в которых принимали активное участие такие зубры юриспруденции, как профессор Клостерманн[238], мэр Андре[239] и доктор Розенталь[240]. В результате бурных обсуждений на свет появился проект закона о патентах, который опирался (на мой взгляд) на мои положения 1863 года. В его основу были положены: обязательная проверка идеи на новизну с публикацией описания, чтобы дать возможность опротестовать законность патента; облагаемая ежегодным растущим налогом защита сроком до 15 лет при условии публикации полного описания изобретения; и, наконец, создание патентного суда, в юрисдикцию которого входило решение дел о приоритетах на изобретения и вынесение постановлений о действительности либо недействительности действующих патентов.
Законопроект получил всеобщее одобрение. Даже торговцы, которым, казалось бы, патентная защита только мешала, нашли удовлетворение в том, что теперь любое изобретение или новшество обязательно публиковалось и мысли, положенные в его основу, становились общим достоянием и успешно применялись в других областях. Но до официального приема закона прошло еще довольно много времени. Я смею надеяться, что записка, с которой я как председатель Союза защиты патентов обратился непосредственно к канцлеру, внесла значительный вклад в дело скорейшего принятия действующих сейчас имперских норм патентного права. В ней я указал на низкий престиж продукции немецкой промышленности, известной во всем мире как «дешево и плохенько», и вновь подчеркнул, что для еще большего сплочения молодого немецкого рейха[241] было бы важно, если бы тысячи промышленников и инженеров со всех концов страны получили под крылом государства долгожданную защиту для своей интеллектуальной собственности.
В 1876 году состоялась встреча предпринимателей, представителей государственной администрации и юристов со всей Германии, которые совместно обсудили представленный Союзом проект и приняли его как основу для будущего законного акта. С некоторыми незначительными поправками он наконец был принят парламентом и впоследствии оказал большую помощь немецкой промышленности, способствуя укреплению уважения к ней не только дома, но и за рубежом. С тех пор клеймо «дешево и плохенько», справедливо повешенное на нее профессором Рело[242] на выставке в Филадельфии в 1876 году, постепенно уходит в историю.
