Первым делом Гиргенсон собрал всех дивизионных врачей и обсудил с ними ситуацию. Потом он отправился в войска. Доктор Гиргенсон лично вскрывал тела солдат, умерших без видимых причин. Делать это приходилось в мало приспособленных для анатомирования местах – палатках, землянках, деревенских избах и даже железнодорожных вагонах. Вследствие сильных морозов трупы оставались в сравнительно хорошем состоянии, хотя большинство промерзло насквозь. Из-за нехватки дров оттаивать их оказалось очень трудно. (В этом безлесном месте нехватка дерева была такой острой, что перекресток или развилку на занесенной снегом дороге обозначали… лошадиной костью, воткнутой в сугроб. На этом жутком «верстовом столбе» и закрепляли указатель со стрелкой направления и соответствующей подписью.) Санитар всю ночь напролет переворачивал трупы, уложенные вокруг маленькой железной печки, но однажды заснул. Результатом этого стало «тело, замерзшее с одной стороны и обугленное с другой».[725]
Было так холодно, что Гиргенсон с трудом заставлял себя снять меховые рукавицы и надеть резиновые перчатки. Каждый вечер при свете свечи он печатал на пишущей машинке результаты своих исследований. Несмотря на все трудности, к числу которых кроме профессиональных нужно отнести и атаки советских войск, а также артобстрелы, к концу месяца Гиргенсону удалось провести вскрытие 50 умерших. У половины он обнаружил характерные признаки смерти от голода – атрофию миокарда и печени, полное отсутствие жировой ткани, симптомы дистрофии мышц.
Чтобы хоть как-то подкормить солдат, сидящих на низкокалорийном рационе – немного хлеба и Wassersuppe[726] с крошечными кусочками конины, командование группы армий «Дон» решило доставлять в окруженный Сталинград по воздуху мясные консервы с высоким содержанием жира, однако это принесло больше вреда, чем пользы. Долго голодавшие бойцы с жадностью набросились на сытную пищу, и многие умерли в тот же день, теперь уже от несварения желудка.
Больше всего случаев смерти от голода было зарегистрировано в 113-й пехотной дивизии. Гиргенсон нашел этому объяснение. Служба тыла этого соединения сократила продовольственные пайки еще до окружения, в качестве меры предосторожности на случай перебоев с поставками в период осенней распутицы. Как следствие, солдаты оказались истощены уже ко второй половине ноября. Затем, после того как несколько дивизий во время отступления полностью лишились своих запасов продовольствия, интендантская служба 6-й армии ввела централизованное распределение продовольствия, чтобы уравнять всех. Таким образом, предосторожность тыловиков 113-й пехотной дивизии не просто вышла боком всем ее военнослужащим – она стала для них настоящей катастрофой.
После капитуляции 6-й армии Гиргенсон семь лет провел в русском трудовом лагере. Он и там не потерял интереса к этой теме, всегда решительно отвергая любые намеки на депрессию как объяснение многочисленных случаев необъяснимой смерти,[727] и только исследования, проведенные намного позже, которые подтвердили, что крысы, на протяжении трех недель лишенные возможности спать, обязательно умирают,[728] заставило его согласиться с тем, что хроническое недосыпание чрезвычайно пагубно воздействует на организм человека. Ганс Гиргенсон признал, что недосыпание и нервное переутомление из-за не прекращавшихся много месяцев подряд ночных атак и обстрелов, державших солдат 6-й армии в постоянном напряжении, несомненно, способствовали росту смертности не меньше, чем голод. Конечно, по прошествии многих лет его объяснение стало более сложным. Доктор Гиргенсон пришел к выводу, что холод и эмоциональный стресс, предельное душевное напряжение серьезно воздействовали на процесс обмена веществ у большинства солдат. Другими словами, даже если бы они получали свой обычный дневной рацион, их организм усваивал бы из него лишь малую долю калорий, приблизительно эквивалентную 500 ккал. Таким образом, можно сказать, что тактика советских войск, предусматривавшая изматывание противника, в сочетании с погодными условиями и нехваткой продовольствия, в значительной степени ускорила процесс разрушения организма немецких солдат от недоедания.
Голодный паек существенно снизил и способность противостоять инфекционным заболеваниям, таким как гепатит и дизентерия, в начальный период окружения, и более тяжелым болезням в конце, в первую очередь брюшному и сыпному тифу. В голой степи не было воды, а значит, нельзя было вымыться, не говоря уж о том, чтобы постирать одежду. Дров, чтобы растопить снег и лед, тоже не было. «Ничего хорошего нам ждать не приходится, – писал домой лейтенант из 29-й мотопехотной дивизии. – У всех вши, и с каждым днем их становится все больше и больше. Они похожи на русских. Убиваешь одну тварь, а на ее место приходит десять новых».[729] Вши стали переносчиками инфекционных заболеваний, косивших окруженных под Сталинградом солдат.
И все-таки первоочередной проблемой медиков оставалось ослабление физического состояния личного состава всех соединений 6-й армии вследствие недоедания. «Голодая, наши доблестные солдаты прямо на глазах превращаются в немощных стариков, – в отчаянии писал в своем дневнике один врач. – Человек становится безразличен ко всему и может думать только о еде».[730] А далее он рассказывал об ампутации ноги выше колена, которую провел при свете факела в землянке, без какой-либо анестезии…
Мечты о спасении смешивались в сердце немецких солдат с ненавистью к врагам – большевикам и жажде отмщения. Находясь в состоянии, получившем название «лихорадка “котла”», они мечтали о том, как танковые дивизии СС прорываются сквозь русское кольцо им на помощь и поражение оборачивается великой победой. Они по-прежнему продолжали слушать речи Геббельса. Многие старались поддержать у своих товарищей боевой дух, распевая любимую песню 6-й армии Das Wolgalied на музыку Франца Легара: «Стоит солдат на берегу Волги, охраняет свое отечество»,[731] хотя сейчас эти слова звучали дико.
Отдел оперативной пропаганды Донского фронта решил обратить любовь немецких пехотинцев к песням себе на пользу. К передовым позициям стали подъезжать машины с громкоговорителями, из которых звучали старые любимые песни немцев. Расчет был беспроигрышный. «В родной стороне, в родной стороне ожидает нас теплая встреча!» Русским помогали немецкие коммунисты – Вальтер Ульбрихт, будущий президент ГДР, поэт Эрих Вайнерт, писатель Вилли Бредель и несколько военнопленных – четверо офицеров и один солдат, привлеченные к антифашистской деятельности.[732] Они обучали «крикунов», бойцов Красной армии, которые выползали на нейтральную полосу, как можно ближе к немецким окопам, и выкрикивали в рупоры военные сводки, а также призывы сложить оружие и сдаться. Почти никто из этих простых солдат не знал немецкого языка. Многие из них были убиты…
Главная работа отделов пропаганды заключалась в подготовке достаточно длительных, 20–30-минутных, программ, которые записывались на грампластинки. Музыка, стихи и песни перемежались сообщениями о локальном успехе Красной армии на том или ином участке фронта. Так немцы, в частности, узнали о том, что прорвана оборона итальянской 8-й армии. Пластинка проигрывалась на патефоне или транслировалась через громкоговорители, установленные в грузовиках, а иногда и на санях, вытащенных на нейтральную полосу. Правда, по таким мишеням немцы тут же открывали артиллерийский или минометный огонь – офицеры не без оснований опасались, что их солдаты будут прислушиваться к тому, что вещает советская пропаганда. Однако в декабре вследствие нехватки боеприпасов огонь по таким точкам вели уже не часто.
Русские заметно поднаторели в психологическом давлении на противника. Особенно эффективным был изобретенный ими способ монотонного тиканья часов, сопровождавшегося сообщением о том, что каждые семь секунд на Восточном фронте погибает один немецкий солдат. Затем «бесчувственный пропагандистский голос»[733] произносил: «Сталинград будет братской могилой всей гитлеровской армии», и над голой замерзшей степью звучал похоронный марш. В качестве дополнительного звукового эффекта иногда следовал душераздирающий вой «катюши».
Русские листовки совершенствовались с каждым днем, ведь теперь их писали немцы. Допросы пленных подтвердили, что «наибольшее воздействие оказывают те, в которых говорится о доме, родных, женах и детях».[734] Один немецкий пленный признался: «Все солдаты читают русские листовки, хотя им мало кто верит. Впрочем, кое-кто смахивает слезу, увидев изображение трупа немецкого пехотинца и рыдающего над ним малыша».[735] На обратной стороне таких листовок часто печатали стихи Эриха Вайнерта. Откуда было немцам знать, что Вайнерт, специально написавший душераздирающее стихотворение «Подумай о своем ребенке!», находится совсем близко от них, в штабе Донского фронта?
