Отбор тех, кого предстояло эвакуировать, осуществлялся не по принципу тяжести ранения. Места на борту на всех не хватало, и этот процесс превратился в безжалостную лотерею. «Только легкораненые, те, кто мог передвигаться самостоятельно, могли надеяться на то, что они улетят, – рассказал впоследствии один офицер связи. – В грузовом отсеке “хейнкеля” пространства хватало для установки лишь четырех носилок, но ведь вместо них можно было поставить почти два десятка ходячих раненых. Так что те, кто из-за тяжелого ранения или болезни не мог двигаться, рассчитывать на везение не могли».[811] И все же порой кому-то везло. Воспользовавшись своей властью, тот самый связист распорядился погрузить в самолет раненного в спину пехотного унтер-офицера, который три дня пролежал около взлетно-посадочной полосы. «Как этот бедняга попал на аэродром, я так и не узнал», – сказал он впоследствии. Помог этот офицер и другому младшему командиру, мужчине в годах, которого мучила сильная лихорадка.
Подступы к взлетно-посадочной полосе охраняли солдаты полевой жандармерии, прозванные за металлические бляхи в форме полумесяца, которые они носили на цепи на шее, цепными псами. Они придирчиво проверяли документы, чтобы в самолет не проникли симулянты. После того как в январе надежды на спасение уменьшились, «цепным псам» все чаще приходилось применять автоматы, сдерживая толпы раненых и больных.
Гораздо больше раненых брали на борт огромные четырехмоторные «кондоры» – «Фокке-Вульфы-200». Со второй недели января использовалось несколько таких машин, однако при полной загрузке они становились трудноуправляемыми, а следовательно, очень уязвимыми. Был случай, когда сержант из 9-го зенитного дивизиона наблюдал, как неуклюже разгоняется «кондор», в который только что погрузили двух его раненых товарищей. Когда тяжелый самолет, оторвавшись от земли, начал резко набирать высоту, его живой груз, наверное, сместился или скатился назад, потому что нос самолета внезапно практически вертикально задрался вверх. Двигатели надрывно взвыли, «фокке-вульф» рухнул на землю у самого конца взлетно-посадочной полосы и с оглушительным грохотом взорвался, превратившись в огненный шар.[812]
А дальше, на западной оконечности «котла», солдаты смотрели на транспортные «юнкерсы», увозившие их раненых товарищей. Нередко «эти самолеты не успевали быстро набрать высоту и, попав под сильный огонь зенитных батарей, находили свою смерть. Я несколько раз наблюдал из окопа за их роковой судьбой, и это производило на меня гнетущее впечатление».[813]
Из «котла» транспортные самолеты эвакуировали раненых и увозили почту, а в окруженную группировку везли грузы. Но не только их. В Сталинград прибывали офицеры связи и другие специалисты, а также возвращались солдаты и офицеры, отбывшие в отпуск до того, как кольцо вокруг 6-й армии полностью сомкнулось. Из-за того что в Германии мало кто знал об истинном положении дел на Волге, многие из них до тех пор, пока поезд не прибывал в Харьков, понятия не имели о том, что произошло в их отсутствие. Адъютант Манштейна Александр Штальберг рассказывал, что Готфрид фон Бисмарк – кузен его жены, которому незадолго до этого исполнился 21 год, 2 января прибыл в штаб группы армий «Дон» после рождественского отпуска, проведенного дома, у родных в Померании. Молодой офицер получил приказ вернуться в свою 76-ю пехотную дивизию, находившуюся в «котле». Штальберг и сам Манштейн открыто восхищались тем, что молодой человек, верный традициям прусского офицерства, возвращается в бой, хотя сражение уже проиграно, однако сам Бисмарк сказал обо всем этом намного проще: «Я солдат. Я получил приказ и обязан его выполнить».[814]
Генерал Хубе вернулся в «котел» 9 января, накануне советского наступления. Он передал Паулюсу и Шмидту, что Гитлер не допускает возможности поражения под Сталинградом и ничего не хочет об этом слышать. Он в первую же минуту прервал доклад Хубе о положении дел в окруженной группировке. Пытаться убедить фюрера в том, что можно предпринять вторую попытку прорвать кольцо, было бесполезно.
Некоторые офицеры Хубе сочли, что их генерал позволил увлечь себя беспочвенным оптимизмом, и были угнетены этим. Да, фюрер – гений ораторского искусства, но нужно же смотреть правде в глаза! «Я глубоко разочарован тем, – писал начальник разведки корпуса Хубе князь цу Дона-Шлобиттен, – что такому мужественному и честному солдату можно было внушить подобные мысли».[815] Впрочем, другие источники утверждают, что Хубе осмелился даже «посоветовать Гитлеру закончить войну»,[816] и, когда в следующем году генерал погиб в авиакатастрофе, пошли слухи, будто фюрер не простил ему этого совета. Скорее всего, правы были и те и другие. Перед вылетом в «котел» Хубе встретился в штабе группы армий «Дон» с ее командующим, и впоследствии Манштейн говорил, что генерал явно находился под впечатлением уверенных заявлений Гитлера, но тогда фельдмаршал не мог знать, что Хубе осмелился предложить фюреру передать верховное командование кому-нибудь из военачальников, чтобы снять с себя личную ответственность за гибель 6-й армии.
К Хубе у фюрера было особое отношение. Пожалуй, он являлся одним из его любимых военачальников, однако убежденность старого вояки в том, что окруженная группировка под Сталинградом обречена, в полной мере подтвердила подозрения Гитлера, считавшего, что все его генералы заражены пессимизмом. Паулюс это тоже понял. Он пришел к выводу, что только снискавший славу в боях молодой офицер, соответствующий романтическим представлениям Гитлера о настоящем – бесстрашном и благородном – арийце, способен убедить его выслушать правду.
Кандидат на эту роль у Паулюса был: капитан Винрих Бер. Его черная форма танкиста и Рыцарский крест должны произвести на фюрера нужное впечатление. Кроме того, Бер являлся одним из самых осведомленных офицеров в штабе 6-й армии – он отвечал не только за внесение изменений в оперативную карту, но и за все факты и цифры в донесениях.
О выпавшей на его долю миссии Бер узнал в самый последний момент, утром 12 января, через два дня после начала советского наступления. У него даже не было времени забрать у товарищей письма домой. Упаковав в свои личные вещи боевой журнал 6-й армии, капитан поспешил в «Питомник». По взлетно-посадочной полосе вели огонь тяжелые минометы и артиллерия. Пока Бер бежал к «Хейнкелю-111», загруженному ранеными, солдатам полевой жандармерии, вооруженным автоматами, приходилось сдерживать толпу из сотен человек, которые тоже стремились добежать или даже доползти до самолета.
Перелет до Таганрога занял полтора часа. К удивлению Бера, на берегу Азовского моря оказалось даже еще холоднее, чем в Сталинграде. На аэродроме его уже ждала машина. Капитана отвезли в штаб Манштейна. Фельдмаршал собрал своих офицеров и попросил Бера рассказать о сложившейся в Сталинграде ситуации. Капитан не упустил ничего. Страшные потери в живой силе и технике, похожие на скелеты солдаты, раненые, лежащие в ожидании эвакуации на снегу, острая нехватка продовольствия, горючего и боеприпасов… Голод, голод, голод. Когда он закончил, Манштейн сказал: «Опишите фюреру все так, как описали нам».[817] На следующий день Винрих Бер должен был вылететь в Растенбург. Гитлер его ждал.
Утро 13 января выдалось очень морозным, хотя яркое солнце создавало иллюзию тепла. Офицер люфтваффе, который должен был доставить Бера в Восточную Пруссию, отправляясь прогревать двигатели, почему-то не взял с собой перчатки. После прикосновения к ледяному металлу на ладонях у летчика не осталось кожи… Пришлось срочно искать другого пилота.
До «Вольфшанце» Бер добрался только к вечеру. На входе он подвергся тщательному досмотру. Охрана забрала у него кобуру с пистолетом и ремень. Его провели в тот самый зал, куда 18 месяцев спустя полковник Клаус фон Штауффенберг пронесет портфель со взрывчаткой. В зале уже были 20–25 человек – генералы и старшие офицеры. Через четверть часа двери открылись и появился Гитлер. Первым он приветствовал молодого танкиста: «Хайль, господин капитан!» Бер, в черной форме, с Рыцарским крестом на шее, вытянулся в струнку: «Хайль, мой фюрер!»
От мужа своей сестры, Николауса фон Белова, адъютанта Гитлера от люфтваффе, Бер уже знал, какой бывает реакция фюрера, когда он догадывается о том, что предстоит выслушать плохие известия. Фюрер стремился перехватить инициативу, повести разговор сам, навязать свою точку зрения, подавить собеседника, знакомого с положением дел только на каком-то одном участке фронта, тем, что сам он владеет ситуацией в целом. Именно так все и произошло сейчас.
Закончив излагать свой план операции «Дитрих», контрнаступления танковых дивизий СС, призванного обратить поражение в победу, фюрер сказал Беру: «Господин капитан, когда вернетесь к генералу Паулюсу, передайте ему то, что вы слышали сейчас, а также то, что всем сердцем и надеждами я с ним и с его армией». Однако Бер, понявший, что это и есть «фокус» Гитлера, уже решил, что скажет здесь все, чем бы это ему ни грозило.
