Затолкали.
— Опускай!!! — ну, никак не желал Удальцев обходиться сигнальным флажком.
Они спускались, а снизу неслись приветственные вопли — на земле заметили, что в корзине четверо.
Спустились.
И всё. И больше они спасённую царевну не видели: подхватили её другие люди, завернули в покрывала, унесли… А Тит Ардалионович воображал, что она им хотя бы спасибо скажет. Куда там — не по чину. Это она наверху была жертвой преступления, которую можно и подмышки тащить, и за ноги, и, с позволения сказать, под зад подсаживать. А внизу — царевна, и простым сыскным даже глядеть на неё не положено… «Ну и ладно, — сказал себе Удальцев. — Не такая уж и красавица, чтобы ею любоваться. Вот Екатерина Рюриковна…»
— Ваше превосходительство! — крикнул кому-то Роман Григорьевич. — Скорее, командуйте отступление! Отводите людей от горы! — ему мучительно хотелось скорее покончить с этим делом.
Да не тут-то было! Гнулась, чуть не пополам складывалась игла в его руках — но не ломалась! Что за проклятие такое?! Он уже в отчаяние начал впадать. Да ещё Удальцев зудел над ухом, не терпелось ему:
— Давайте, давайте, Роман Григорьевич! Ну что же вы?
— Сами попробуйте! — он с досадой сунул ему иглу.
Тит Ардалионович взялся за дело со свежими силами и большим воодушевлением — Романа Григорьевича затошнило, как представил, что творится в эту минуту с многострадальным кощеевым телом. Но упрямая игла не поддавалась.
— Да что же такое? — в голосе Тита Ардалионовича звучала детская обида. — Почему она не ломается?
— Может, надо топором? — подал голос Листунов.
— Да не топором! — хлопнул себя по лбу агент Ивенский. — Иваном! Иглу может сломать только герой Иван, и никто другой! Это его историческая миссия! Как я сразу-то не понял?!
…Она переломилась пополам с тихим звоном, будто лопнула струна. Несколько минут ничего не происходило. Потом послышался гул, задрожала земля.
Гора оседала, обваливалась внутрь себя, тонула в клубах чёрной пыли. Они вздымались до самого неба, и молнии сверкали в них. Сверху валились громадные обломки башни, грохот стоял такой, что казалось, рушится весь мир.
Хоть и далеко отошли, а дышать было нечем, на зубах хрустело. Каково же приходилось им, Иванам тысячелетней давности? Как они ухитрялись уцелеть в этом светопреставлении? — задавался вопросом Листунов, и в голову приходил только один ответ: выжить они не могли, гибли вместе Кощеем и похищенной царевной. А счастливый конец — это уже из области мифов и легенд… Или нет? Или их каким-то образом спасал Серый Волк? Возможно, именно в этом состояла его историческая роль — заботиться о безопасности главного героя? Что ж, очень может быть…
Целый день с небес шёл чёрный снег. Он грязными клиньями ложился на белые поля, и люди в деревнях ждали конца света.
Поезд тянулся по равнине: полоса черная, полоса белая, черная, белая… «Как вся наша жизнь» — думал агент Удальцев. Ему отчего-то было тоскливо. Вроде бы, всё прекрасно, и царевна спасена, и победителей Бессмертного ждёт слава и честь. А нет радости на душе! Как-то слишком быстро всё случилось. Тянулось-тянулось, вдруг раз — и дело можно закрывать, сдавать в архив…
— В архив? — агент Ивенский взглянул на подчинённого с укоризной. — Тит Ардалионович, вы о чём? Разве можно сдавать нераскрытые дела? Кто вас такому учил?
— Нераскрытое?! — от удивления Удальцев выронил очищенный апельсин, и тот закатился под лавку. — Как? Царевна освобождена, преступник уничтожен…
— Юноша! — встрял Листунов, хоть его и не спрашивали. В голосе его звучала обидная снисходительность. — Вы подумайте своей головой! Разве Бессмертный — преступник? Нет! Он всего-навсего магическое явление, хоть и того… — он запнулся, забыв нужное слово.
— Персонифицированное, — подсказал Роман Григорьевич.
— Именно! — кивнул герой Иван, и продолжил развивать мысль. — Настоящий же преступник тот, кто вызвал это опасное явление к жизни, и долг наш — найти его и покарать, пока не успел натворить новых бед.
— Золотые слова, — не без иронии подтвердил Ивенский.
Тит Ардалионович некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Прислушивался к себе: пробуждается в душе радость, или нет? Увы, не пробуждалась, напротив, разочарование почувствовал. Спросил ворчливо:
— Интересно, нам за спасение царевны хотя бы орден какой-нибудь полагается?
— Конечно нет, — ответил начальник без промедления. — Орден получит его высокопревосходительство, граф Бестужин. А нам выйдет повышение в чине… То есть, вам выйдет.
— Почему только нам? — последнее его замечание удивило Тита Ардалионовича даже сильнее, чем явная несправедливость с орденом.
— Потому что не бывает статских советников двадцати пяти лет отроду, — для пущей важности Роман Григорьевич накинул себе пару годков, округлил, так сказать. — Это, скажут, чересчур… Большее, на что я могу рассчитывать — это именное оружие либо денежная премия.
— А что, тоже неплохо, — одобрительно кивнул Листунов, и уточнил, — я имею в виду премию.
На это агент Ивенский только вздохнул. Лично он прекрасно обошёлся бы и без премии, куда более заманчиво было бы стать самым молодым из статских советников. Но стоит ли мечтать о несбыточном? — подумал он, отрешённо глядя в окно.
… Мрачное расположение духа, не покидавшее Романа Григорьевича несколько последних дней, сменилось настроением элегически-созерцательным, с налётом лёгкой грусти. Отчего же он грустил, чему печалился? А что чаще всего печалит молодых людей его лет? Ну, конечно, разлука с любимой!
Ведь он всё-таки не послушался дядьки Семёна, поехал в Омёт. Едва покончив с Бессмертным, одолжил у военных коня, и, ничего не сказав подчинённым, полетел через поля, осыпаемый чёрным прахом рухнувшей горы. За полчаса домчал, вот как спешил! И всё-таки опоздал. Встретила его опустевшая изба — дверь настежь, печь холодная, всё нажитое брошено. И так по всему селу. И на снегу вокруг домов ни одного человечьего следа, одни звериные. Видно, сдержал слово старый каторжник, предупредил. Опустело волчье логово, все ушли, и она ушла. Куда, в какие края? Где теперь искать любимую?
Роман Григорьевич опустился на порог избы, долгое время сидел неподвижно, в полном отчаянии. Образ деревенской красавицы как живой стоял перед глазами. Но вот какая странность — постепенно он начинал меркнуть. В свете дня девица уже не вызывала того трепетного восхищения, не сводила с ума, как ночью в полнолуние… Да уж не в луне ли всё дело было, задался вопросом юный ведьмак. Как человек полюбил он хозяйскую дочку, или, может быть, как волк? Чувство это было, или звериный инстинкт?
