Настал момент, когда Ивенский, наконец, понял, что отчаянно замёрз. Оно и понятно, умные люди на морозе не рассиживаются. Зашёл погреться в избу — не топлена, но хоть от ветра спасает. Огляделся брезгливо: грязь, убожество, нищета… Правду говорил дядька Семён: разными их создали боги, разную назначили судьбу…
Обратный путь занял чуть не вдвое больше времени. Роман Григорьевич не погонял коня, тот трусил, как ему вздумается — отдыхал. Спешить было некуда, до поезда оставались сутки. Дорогой он успел полностью прийти в себя, глухое отчаяние ушло, уступив место светлой печали, отчасти даже приятной — так старые люди вспоминают обычно свою первую любовь.
Но вот что интересно. Возникшая было страсть к девке-оборотню поугасла, однако, и былые чувства не вернулись. Не мучила больше утрата Лизаньки, и Екатерина Рюриковна перестала вызывать интерес (то-то бы порадовался Удальцев, если бы знал!). Сердце Романа Григорьевича сделалось совершенно свободно от старых привязанностей, и за одно это он испытывал к своей спасительнице нежную благодарность. Но это была уже не совсем любовь.
* * *
Целый день победители Бессмертного купались в лучах славы. Правда, слава эта не выходила за пределы Особой канцелярии. В газетах их именовали обтекаемо: «достойные представители доблестных сил правопорядка» — в таком духе. На аудиенцию в Кремль ездили Бестужин с Ларцевым, а главных героев не взяли, ведь царевну-то они спасали против монаршей воли, другому было приказано заниматься сим благородным делом. Антон Степанович попытался было вступиться за своих юных протеже, дескать, победителей не судят. Но Мстислав Кириллович был неумолим, он слишком хорошо знал его царское величество. «На имена у Государя память слабая, они ему ничего не скажут. А по лицам сразу признает и осердится, потому как неповиновения не терпит даже в мелочах. И выйдет бедным мальчикам вместо заслуженной награды отставка, а то и в солдаты сошлют».
Обидно, конечно, но ничего, пережили. Сели писать отчёт. И тут их ждал приятный сюрприз. Оказалось, что Листунов обладает редкостным талантом к составлению казённых бумаг. Так это у него ловко получалось: «на основании вышеизложенного были сделаны соответствующие выводы о необходимости принятия следующих мер; оные же меры были предприняты незамедлительно и дали ожидаемые результаты, итогом которых стала означенная победа добра над злом». Роман Григорьевич восхищённо наблюдал, с какой лёгкостью порхает перо в руке героя Ивана, оставляя за собой красивые, ровные строчки без единой помарки, тем паче, кляксы — и набело-то переписывать нет нужды! «Это ли не подлинный дар богов?» — думал агент Ивенский не без зависти.
Отношение Тита Ардалионовича к происходящему было двояким. С одной стороны, он радовался временному избавлению от постылой роли писаря. С другой — ощущал что-то вроде ревности, ведь его талантами Роман Григорьевич так не восхищался. И то сказать, восхищаться было нечем — боги обделили. Ну разве справедливо устроена жизнь?
— Тит Ардалионович, ну что же вы сидите даром в четырёх стенах? — обратился Ивенский заметив, что помощник его приуныл. — Отчего бы вам не навестить Екатерину Рюриковну, справиться, не нуждается ли в чём? Ведь она — лицо потерпевшее, родного дядю потеряла. Нужно проявить внимание к сироте! — последняя фраза была явно рассчитана на Листунова, не посвящённого в их сердечные дела.
— Слушаю-с, ваше высокоблагородие! — просиял агент Удальцев и с поразительной резвостью улепетнул, только пятки сверкнули в дверях.
«Неужто в Москов-граде заведено столь рьяно хлопотать о сиротах?» — удивился Иван Агафонович.
…Понуровский домок на Боровой заметно похорошел снаружи — из уныло-серого сделался приятно-розовым. Перекрашивать пришлось, когда анчутки запятнали, заодно новая владелица придумала и цвет поменять. Основные же перемены произошли внутри: исчезла главная примета давешнего убийства — окровавленный ковёр, всё колдовское хозяйство было приведено в порядок, обстановка сделалась уютной, в воздухе приятно пахло свежей зеленью, порядок царил идеальный, ни пылинки — явственно чувствовалась женская рука. «Хозяюшка моя!» — умилённо подумал Тит Ардалионович. На сердце у него было легко, будто из него вынули маленькую, но очень неприятную занозу. Напрасно он ревновал, напрасно подозревал Романа Григорьевича! Ведь если бы тот имел виды на Екатерину Рюриковну, поехал бы к ней сам, а соперника держал бы подальше. Да только не соперники они, это теперь ясно! Ну разве жизнь не хороша?
Нет, не хороша.
Три часа пролетели как один миг. Был чай с мятой, был пирог с брусникой, были приятные разговоры и даже один робкий поцелуй в щёку. Но настала пора расставания — служба есть служба, и добрым отношением начальства злоупотреблять грешно. Уговорились встретиться завтра.
Счастливый и розовый с морозца Тит Ардалионович влетел в кабинет и встретился взглядом с упомянутым начальством. Взгляд был странным. Нехорошим, прямо скажем, был взгляд, не по себе от него становилось.
— Садитесь, Удальцев, — отводя глаза, велел Роман Григорьевич. — Нам нужно обсудить ход дальнейшего расследования. Мы с Листуновым в ваше отсутствие предприняли кое-какие шаги…
«Мы с Листуновым»! Это кольнуло. А Ивенский продолжал, глядя совсем уж в сторону, будто не к помощнику своему обращался, а к несгораемому шкафу в дальнем углу.
— Знаете, я вдруг понял, как нам выявить главного организатора преступления, как бишь его? Архонт? Нет, архат. Так вот, выйти на него мы можем через патраторов — тех троих, что вернули Кощея из посмертия в жизнь…
«И к чему он так подробно рассказывает? — недоумевал Тит Ардалионович. — Можно подумать, я лицо постороннее, и не знаю, кто есть кто!»
А Роман Григорьевич делал это нарочно, старался оттянуть неприятный момент.
— …Оставалось найти самих патраторов. Для этого пришлось прибегнуть к помощи Аполлона Владимировича. Сперва мы выяснили, где находились обломки той иглы, что была сломана предыдущим Иваном…
— Годиновичем, — уточнил Тит Ардалионович.
— Именно — кивнул Ивенский. — Оказалось, что хранилась они чрезвычайно ненадёжно, в маленьком музеуме, посвящённом острову Рюген. Да вы его помните, слева от гостиницы Аркона, приметное такое строеньице…
— Помню, — согласился Удальцев. — Там ещё флюгер на крыше в виде птицы гаганы.
— Вот-вот. Владелец музеума выкупил их тридцать лет назад у какого-то из наших колдунов и держал в витрине под стеклом. Оттуда их и похитили патраторы, вероятно, подменив фальшивыми, потому что тревогу никто не поднял. Догадываетесь, каков был наш следующий шаг?
