— Не могу, — в отчаянии простонал Удальцев, белый до синевы — куда только делся вечный его румянец. Он чуть не плакал, не столько от страха, сколько от осознания собственной слабости.
— Д…да! — Листунов дрожащими пальцами вцепился в канат. — Это не самая удачная затея… Ох, как же высоко!
Тут Роману Григорьевичу пришлось, сделав над собой усилие, изобразить полное спокойствие и присутствие духа — а что ему ещё оставалось? Не спускаться же с позором вниз?
— Право, господа, ну что за нерешительность? Долго мы ещё будем болтаться между небом и землёй?… — эта его фраза заставила Тита Ардалионовича нервно хихикнуть. В детстве бабушка частенько пела ему на мотив «Жаворонка» Глинки забавную песенку: «Между небом и землёй поросёнок вился, и нечаянно ногой в небо зацепился». Кто бы мог подумать тогда, что однажды ему самому предстоит оказаться в положении того самого незадачливого поросёнка? — …Я пошёл, а вы постарайтесь собраться с духом. Ничего страшного тут нет, я дам вам руку.
В общем, и сам перелез, и спутников своих перетянул, хотя внутри всё мелко и противно дрожало, и тоже хотелось глупо хихикать. Жаль, что он не мог себе этого позволить при подчинённых.
Окно вывело их на самый верхний уровень кощеевой башни. Здесь было пусто, черно и гулко, вниз шла узкая винтовая лестница без перил, да ещё и обледенелая. Один неловкий шаг — и шею свернёшь. Поэтому спускались совсем уж негероически — задом. Ну, слезли кое-как, миновав ещё три пустых яруса, и только тогда оказались в жилых покоях.
Вот где было богатство! Сверкало серебро и злато, играли драгоценные каменья, звенел хрусталь, струились шелка, топорщилась парча, красовалось дорогое оружие, а в центре высилась огромная золочёная статуя римского полководца Германика. «И когда успел столько натащить! — восхитился Роман Григорьевич. — А главное — откуда?» То есть, с полководцем Германиком всё было ясно: Петров Двор, Большой каскад. Происхождение прочих ценностей полиции ещё предстояло выяснять.
Ослеплённые окружающим великолепием, они не сразу приметили главное сокровище. Похищенная царевна сидела прямо на полу, забившись в дальний угол, как затравленный зверёк. Лицо её было отрешенным, взгляд блуждал.
А буквально у ног её лежал ОН. Умирающий Бессмертный.
Страдания Кощея были ужасны. Томимый внутренним жаром, он в клочья разорвал на себе одежды, расцарапал кожу, сочилась чёрная кровь. Выпирающие рёбра ходили ходуном, костлявые пальцы скребли пол, чёрный рот распахнулся в безмолвном крике…
— Ай! — отшатнулся Удальцев. Только теперь юноша понял весь ужас происходящего, осознал то, что давно не давало покоя его начальнику. Увлекательное приключение превратилось в кошмар.
— Женщину уводите, — мёртвым голосом приказал Ивенский.
Удальцев с Листуновым подхватили царевну под руки, подняли, осторожно, бочком, повели мимо тела поверженного врага, и дальше, вверх по лестнице. Но скоро силы покинули её, ноги подкосились… Ах! Это только в рыцарских романах кавалер легко подхватывает на руки хрупкое тело дамы, и движимый благородным порывом, взбирается с ним на любые выси. В жизни всё немного иначе: крутая, обледенелая лестница без перил, отнюдь не богатырского сложения кавалеры и дородная, хоть и осунувшаяся от пережитых невзгод дева. В общем, тащили волоком подмышки, невзирая на царский чин. Подол платья пришлось коротко оторвать — очень мешал. Страшно представить, сколько ступеней пришлось пересчитать собственным задом бедной Елене Павловне, прежде чем они добрались до нужного окна.
Роман Григорьевич задержался внизу. Зачем — сам не знал, будто заставило что-то. Стоял, смотрел на дело рук своих, и потихоньку, потихоньку убавлял фитилёк спиртовки — он уже еле теплился. И настал миг, когда тело Кощея перестало агонизирующее подрагивать, открылись белые… нет, на этот раз чёрные, как будто пустые глаза.
И снова они друг на друга смотрели — юный ведьмак и древний чародей — снова друг друга видели.
— Ты… — прохрипел чародей с усилием. — Больно… Не мучь… Отпусти-и.
У Романа Григорьевича вздрогнули губы — он чувствовал себя живодёром. Вивисектором, если по научному.
— Я отпущу — ты же убьёшь меня, — пошептал он с отчаянием.
— Нет… Кляну-усь. Отпусти…
Повернулось колёсико, пламя погасло. Совсем.
Только оказалось, что верить кощеевым клятвам нельзя. Роман Григорьевич понял это, когда его швырнуло со всего размаха об стену, прижало к ней так, что кровь брызнула из носа, и дышать стало невозможно. Тут бы пришёл конец и ему, и тем, кто был с ним, и всей Руси заодно. Потому что упал на каменный пол кувшин, распался на черепки, и спиртовка раскололась, и вылился весь спирт — ничего от замечательной конструкции не осталось. И даже не сразу понял Роман Григорьевич, что всё ещё держит в руке проволоку с заветной иглой — когда только успел схватить?
Это было спасение. Вдавленный в стену, Роман Григорьевич не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, одни только пальцы ещё слушались. Достаточно, чтобы согнуть дугой мягкую бронзовую иглу. И тело вероломного врага выгнулось дугой, как в припадке падучей. Ослабла колдовская хватка, агент Ивенский сполз по стене на пол, кое-как перевел дух, размазал кровь по лицу, пользуясь отсутствием подчинённых, всхлипнул. Теперь уже не Кощея, себя жалко было — зачем такой доверчивый и глупый? Стоило переживать из-за врага рода человеческого! Чуть всех не погубил. Стыд, ох, стыд…
Когда взгромоздился наверх, судорожно сжимая иглу побелевшими пальцами, спасённую пленницу уже переваливали в корзину. Ничего, обошлись на этот раз без начальства — так замучились с царевной, что только и думали, как бы отделаться поскорее, даже страхи свои позабыли. Тит Ардалионович ловко перемахнул с подоконника в корзину, и тянул бесчувственную Елену Павловну на себя, а Листунов деликатно подавал сзади. Увидели, в каком виде объявился Романа Григорьевич — чуть не выронили драгоценную ношу.
— А?… — раскрыл рот Тит Ардалионович.
— Потом! — прорычал Ивенский, на самом деле он и потом ничего рассказывать не собирался. — Скорее! — он чувствовал, как слабеют пальцы.
— А конструкция где? — испугался Листунов.
— Уронил! Игла у меня!.. Ах, да что же она у вас застряла? Листунов, за ноги её толкайте!
— Да как же — за ноги! Невозможно-с! Неловко! Она же царевна! — вдруг запаниковал тот.
— В Кремле будет царевной. А здесь — жертва преступления. Значит, будем спасать, как нам сподручнее. Толкайте!
Затолкали.
— Опускай!!! — ну, никак не желал Удальцев обходиться сигнальным флажком.
