– Почему?
Лаура пожала плечами, явно с трудом удерживая слезы:
– Я в неведении.
– Ты не говорила с ним?
– Очень трудно завести об этом речь. Помнишь, что бывает с девушками, которые ставят ультиматумы? Они так со своими ультиматумами и остаются. Колин замечательно относится ко мне на работе. Думаю, его сыновьям я тоже понравилась. Я старалась. Водила их в парк и в кино. Когда они приходили в Мет, я освобождала место в мастерской и усаживала их делать уроки, если Колин был занят в кассе. Я к ним по-настоящему привязалась.
– Так в чем же дело?
– В его матери. Она не хочет, чтобы ее сын женился на швее из костюмерной.
– Не может быть, – прошептала Энца.
– Еще как может. Я «нищая ирландка». И ты знаешь, откуда это мне известно? Помогала ей на кухне в ее доме на Лонг-Айленд. И, моя тарелки, подслушала разговор.
– Ты рассказала Колину?
– Не могла дождаться. Сообщила ему в машине на обратном пути. Он извинился. Сказал, что у нее характер Эдит Уортон[81]. Она задирает нос и уже не изменится. Чтобы я не принимала это на свой счет.
– Как же не принимать это на свой счет?! – воскликнула Энца.
– Так ему и сказала. Но я не знаю, что делать. Я люблю его.
– А он любит тебя.
– Но у меня нет родословной. Моя фамилия не Вандербильт и не Форд.
Энца подумала, что трудолюбие, упорство и верность Лауры сделают честь любой родословной. Она собственными руками проложила себе путь через Гудзон и получила место в Метрополитен-опера. А это что-нибудь да значит.
– Форды были ирландскими фермерами, а Вандербильты родом со Стэйтен-Айленда. Они разбогатели потому, что работали как проклятые. Так что просто скажи миссис Чапин, что звезда Хири только восходит и ты, так уж и быть, возьмешь их с собой к высотам.
– Она уже присмотрела для него другую, – тихо сказала Лаура, – и Колин в эти выходные везет ее на регату в Ньюпорт.
– Откуда ты знаешь?
– Он сам сказал мне. И ровно тогда, когда я решила взять отпуск, чтобы помочь тебе. В Нью-Йорке меня ничего больше не держит. Все кончено.
Перед сном Энца убедилась, что Лаура устроилась в гостевой, вернулась к себе и забралась в кровать. Чтобы Энце было удобно, Чиро обложил ее хорошо взбитыми подушками, как укладывал в траншее мешки с песком.
– Эмилио и Ида предлагают свозить вас с Лаурой на озеро Бемиджи.
– Не уверена, сможет ли хоть что-то вернуть Лауре радость.
– Я не знал, что американцы так же сватают своих детей, как некоторые родители в Италии.
– Еще хуже. С помощью женитьбы ты обязательно должен подняться вверх по лестнице, и никак иначе. Твой партнер должен быть не только богатым, но и образованным. Лаура такая умная, но она даже не окончила школу. А я думаю, это необходимое условие, чтобы выйти за Чапина.
– Я не хочу, чтобы ты так волновалась.
– Ничего не могу поделать. Она моя лучшая подруга. И она несчастна.
– Так попробуй ее развлечь. До рождения малыша еще есть время. Скоро Сербские дни, а еще ты можешь показать ей Канаду, озера… Здесь есть чем заняться. – Чиро поцеловал Энцу на ночь.
Откинувшись на подушки, Энца смотрела в потолок. Лаура старше ее. И уже считает себя старой девой, хотя меньше всех на свете на нее похожа. Конечно, когда малыш появится, она почувствует себя полезной и нужной. Но ведь и загрустит еще сильнее, размышляя о том, что саму ее ждет впереди.
Во время Сербских дней к хребту Месаби[82] стекались гости со всей северной части Миннесоты, Висконсина и даже из Чикаго. Многие семьи воссоединялись на время этого праздника, специально приберегая летний отпуск к неделе фестиваля. Население Хребта удваивалось, а магазины Вест-Лейк-стрит переживали свои лучшие дни в году. Даже Энца решила внести свою лепту: устроила распродажу детских одежек, одеялец для колыбелек и фланелевых конвертов, которых нашила вдоволь. Лаура, пораженная скоплением народа, поклялась к следующему году вместе с девушками из костюмерной завалить городок отменной продукцией собственного производства.
На берегу озера Лонгийр, под вековыми деревьями, соорудили летнюю эстраду, на которой каждый вечер играл оркестр. Над водой вспыхивали фейерверки, освещая представления, на которых отбирались лучшие номера для танцевального состязания. Оно должно было завершать фестиваль.
Паппина, Луиджи и пятимесячный Джон приезжали каждый день.
В тот вечер Лаура и Энца расстилали на траве одеяло, ожидая Чиро, который отправился за сербскими пирогами и содовой.
– Я начинаю привыкать, – улыбнулась Лаура. – Свежий воздух, озеро, друзья.
– Так оставайся! – воскликнула Паппина.
– Ты знаешь, как трудно удержать за собой комнату в «Милбэнк-хаус»?
– Да, они на вес золота, – кивнула Энца.
– Я никогда не работала и немного об этом жалею. Прямо из материнского дома переселилась в квартиру, которую мы сняли с Луиджи. Расскажите, что я потеряла?
– Если ты готова к тому, что не будешь знать, где получишь следующую зарплату, если ты способна шить себе невероятные туалеты из фабричных остатков и если тебе нравится теплое шампанское из бумажных стаканчиков на премьере в опере, то жизнь работающей девушки для тебя.
– Понятия не имею, на что это похоже, но я люблю слушать ваши рассказы, – ответила Паппина.
– Видимо, девушки всегда любят то, чего у них нет. – Лаура вытянула длинные ноги, разгладила юбку. – Я бы хотела быть миниатюрной брюнеткой, а похожа на нить красной лакрицы. Я была бы не прочь держать на коленях собственного ребенка, но я не замужем – не по доброй воле, но по воле обстоятельств. Так что мы не всегда получаем все, о чем мечтаем. Хорошо бы – хоть что-нибудь.
Энца рассмеялась – как всегда, когда Лаура принималась философствовать. Она старалась не думать, что будет, когда Лаура вернется в Нью-Йорк. Это были замечательные две недели, каникулы скорее для Энцы, чем для Лауры, которая везде сопровождала подругу, предугадывала ее желания и уговаривала отдохнуть.
Чиро поставил на одеяло ящик с холодной содовой, рядом положил пакет с пирогами. Внезапно у Энцы тянущей болью свело низ живота. Она привстала, решив, что это от неудобной позы, но через несколько минут приступ повторился.
– Что с тобой? – встревожилась Лаура.
Грохнули тарелки, вступили духовые, оркестр заиграл патриотический марш.
Лаура подтолкнула Чиро. Он оглянулся, перевел взгляд на Энцу, и лицо его сделалось пепельно-серым.
– Уже? – глупо спросил он.
Энца кивнула. Лаура передала Паппине малыша Джона.
Чиро помог жене встать, и под звуки оркестра они с Лаурой медленно повели Энцу к границе парка, где обратились за помощью к полисмену. К счастью, офицер полиции по фамилии Гросси в свободное от службы время имел привычку играть в покер в «Итальянской обувной лавке» и вызвался самолично доставить роженицу в только что открывшуюся в Чисхолме больницу.
