Охота пуще неволи
Если бы какого-нибудь пытливого путешественника занесло сюда, в эту глухую северную чащобу, и любопытство заставило бы его забраться на вершину скалистого холма, торчавшего посреди бурелома, он не смог бы и предположить, что в этом краю живет кто-то, кроме зверей и птиц. Во всяком случае командир Отряда очень рассчитывал на это, полагаясь на свой немаленький опыт лесной войны и профессиональные навыки подчиненных.
Маскировка базы была проведена «на отлично». Из временных шалашей бойцы Отряда давно переехали в глубокие и относительно комфортабельные землянки, построенные с расчетом на долгое пребывание. Землянки «съели» много сил и времени у бойцов, но командир, как человек предусмотрительный и основательный, спуску своим не давал. Над благоустройством жилья работали все, кроме особиста и радистки с поваром. Сам подполковник, раздевшись по пояс и прихватив острую саперную лопатку, копал без устали помещения для бойцов и подземные проходы между ними. Вырытую землю тщательно собирали в мешки и уносили подальше, к реке. Там ее высыпали в воду, чтобы следы раскопок не стали причиной обнаружения Отряда. Входы в подземелье замаскировали тщательно и с выдумкой, положив на деревянные люки вырезанный дерн. Как пошутил Садуллоев, «если не хочешь, чтобы временное жилье стало постоянной могилой, копай лучше!».
Пища для бойцов готовилась в специально отведенной для этого землянке на отшибе лагеря, а хитрый извилистый дымоотвод был построен с учетом местной розы ветров, так, чтобы даже слабый запах дыма и пищи уносило за холм, через речку. Постоянно сменявшиеся караулы и дозоры не просто поддерживали безопасность, они не давали бойцам закиснуть в своих землянках в ожидании настоящего дела…
Вздохнув, подполковник Ерошкин тщательно затушил окурок и аккуратно убрал его в коробочку, где хранились его собратья, ожидающие своей бесславной кончины в костре. Подполковник не был скупердяем, хранившим каждую пылинку табака на черный день – к чистоплотности в лесу его приучила специфика разведывательной работы. Обрывок ткани, кусочек бумаги, оставшийся после недогоревшей самокрутки, даже спичка были не просто мусором – они были важными уликами, следами, по которым опытный следопыт легко прочел бы, что за дичь он выслеживает. А дичью подполковник быть не собирался.
– …Ну что, молчит? – с дежурной полуулыбкой спросил Ерошкин повара Садуллоева, спустившись к тому в кухню-землянку.
– Еще бы, командир, – невольно ощерив золотые зубы в ответной улыбке, ответил повар. – Молчит. Это ж рыба!
Не улыбнуться командиру в ответ он не мог физически. Было в командире что-то такое, что делало его личность очень привлекательной для окружающих. В самой тяжелой ситуации, в самый хмурый момент, когда людей сжимал страх или трепало беспокойство, стоило появиться подполковнику государственной безопасности Сергею Ерошкину и отпустить легкую, дежурную шуточку, как хмарь и грусть улетучивалась из душ людей. Словно солнце приласкало…
– Да я не про лещей, Наиль, – командир присел на грубо сколоченную лавочку в углу землянки, замолк на минуту, глядя на умелые руки отрядного повара, часто ставившего в недоумение бойцов своими кулинарными изысками из обыденных припасов, а в данный момент ловко свежевавшего и чистившего наловленную рыбу, затем огляделся. – Куда вы нашего «языка»-то подевали?
– А над ним Пашка с Мишкой работают. – Наиль, повернув голову, указал в сторону темного лаза, уводившего в глубь землянки, в качественно вырытую и оборудованную кладовую.
Командир, цокнув языком для приличия и сглотнув слюну, невольно набежавшую при запахе жареной рыбы, пойманной разведчиками этим утром, нырнул в лаз, где была устроена своеобразная гауптвахта, рядом с кладовой, в связи с большой глубиной и звукоизолированностью последней. Работать с пленными необходимо было долго и вдумчиво, частенько используя нецивилизованные методы. Ну да, с волками жить…
Глазам подполковника при свете двух сальных коптилок, сделанных из гильз станкового пулемета, предстало обыденное для военного человека зрелище: голый, крепко связанный стропами человек с деревянной колотушкой во рту. В глазах человека плещется страх, но он не сломлен, силится вертеть головой, пряча глаза от острого кончика кинжала.
Разведчик Павел Гогачев, резко повернувшись к вошедшему командиру, молча подвинул тому деревянную колоду, служившую в подвале табуреткой, и снова уставился на пленника. Его товарищ, Миша Фомчук, в упоении продолжал водить ножом перед лицом немца, затем, неожиданно, сделал надрез у века, прямо около самого глазного яблока. Обильно потекла кровь. Мешая русские и немецкие слова, обильно пересыпая речь нецензурной бранью, Фомчук резко пнул связанного в пах. Тот скорчился на земляном полу, и Ерошкин неожиданно увидел его глаза – удивительно спокойные, злые…
– …Вещи его посмотрели? – спросил подполковник бойцов.
– Обижаешь, командир! – Гогачев присел на корточки перед сидящим Ерошкиным, ему – крепко сложенному высокому тридцатилетнему мужику в узкой норе было слегка неуютно. – Каждый шов прощупали, ты ж нас знаешь.
– И…?
– Да ничего! – Гогачев досадливо сплюнул в угол, специально стараясь попасть на пленника. – Немецкая зажигалка, немецкие же сигареты. Складной нож, патроны россыпью под пистолет-пулемет, сигнальная шашка, граната…
– Белье проверили? – перебил подполковник, желая уточнить, нет ли на нательных подштанниках и майке специфического штампа.
– Да чистое! – недовольно проговорил Павел. – Ну, не в смысле гигиены конечно, прости, командир. Отметок, штамповки не имеется…
– Ну, и долго вы с ним возитесь? – Командир покосился на пленника, который, несмотря на неудобно связанные сзади руки и ноги, сумел кое-как примоститься на бок и изобразить подобие достоинства на лице. – Да он просто смеется над вами… тоже мне, допросчики. Ну-ка подвиньтесь, горе-инквизиторы. Его надо сломать, и сломать резко! А то вы мне тут неделю возиться будете! Вы разведчики или погулять по лесополосе вышли?!
Бойцы поспешно подвинулись, освобождая место для командира, услужливо повернули фонари-коптилки и с интересом уставились на подполковника. Тот снял со спины худую торбу, достал оттуда крепко завязанный горловиной, водонепроницаемый мешок из прорезиненной ткани…
– Фомчук, будешь переводить, и ты, Гогачев, останься, смотрите и учитесь, салаги! – Командир потянулся пальцами к связанному, досадливо крякнул, когда тот попытался увернуться от его рук, левой схватил пленника за ухо, правой ухватился за туго вбитый между зубов деревянный кляп. Тот замычал. – Да что ж вы, ироды, сделали? Ни туда ни сюда. Ну во-от, переводи, Фомчук, – подполковник заговорил, неспешно подбирая слова, глядя, как пленник непривычно шевелит челюстью, онемевшей от долгого пребывания во рту затычки. – Я офицер Красной Армии. Знаю, кто ты такой. Требую от тебя полного повиновения, ответов на все мои вопросы. В случае сотрудничества гарантирую тебе жизнь, в противном случае – долгую мучительную смерть… Перевел? Ну, добавь еще, что никаких конвенций о правах военнопленных Советский Союз с Германией не подписывал, и мы знаем, как немцы обращаются с нашими…
