"экстрасенсы" запросто могут подслушать мои мысли, и мое, если так можно
выразиться, инкогнито будет раскрыто. Но раз уж назвался груздем, так полезай в
кузов. С момента моего здесь появления я был вынужден во всем следовать планам
моего двойника, который явно что-то затевал.
Когда я увидел жену и дочь профессора, я понял, что насчет индивидуального
бессмертия он, скорее всего, не шутит: я долго не мог понять, кто из них кто.
Наконец, по одеяниям я догадался: девушка постарше в вечернем платье, будто
сотканном из лебяжьих перьев — это тётя Свава, а девушка помладше в студенческом
вицмундирчике с серебряным "поэтическим" аксельбантом — ее дочь Ингрид. На глаз
разница в возрасте не превышала десяти лет.
На первое подали отличные грибы, приготовленные по-венгерски прижаренными в
мучной оболочке, и блюдца с микроскопически нарезанным салом. На взрослом конце
стола (был еще брат тети Свавы, норвежец Хайнрих Сульхейм, управляющий одной из
нефтяных вышек в Норвежском море, пришедший с супругой) разговор шел о своем, а
мы, молодежь, слушали похвальбу Харальда (вот уж кто любил хвалиться, точно
исландский скальд). Перво-наперво он рассказал мне о своих романах с
крестьянскими девушками из окрестностей замка Кампенгаузенов близ Алленштейна в
Восточной Пруссии. Видя ироническое выражение лица своей сестрицы, он добавил:
— В сущности, разница между дворянством и крестьянством символическая, и
Шпенглер об этом же пишет, — он подлил себе рейнского.
(В Германии культ села и сельского образа жизни: любой гроссбауэр ставит себя на
две готовы выше любого бюргера).
— Ты забываешь, — возразила Ингрид, — что крестьяне Восточной Пруссии — потомки
германизированных балто-пруссов, и поэтому относятся не к скандинавской, а к
балто-славянской расе.
— Отнюдь! — возразил Харальд. — Именно Восточная Пруссия наиболее расово чиста
во всем Рейхе. Ведь среди "Фрау Германия" больше всего восточно-прусских
уроженок.
Азарт, с которым они спорили о расовых проблемах при выборе милой сердцу, мог бы
вызвать изумление, если бы я не помнил, как девушки демократической России с
третьей фразы при знакомстве ревностно сверяли гороскопы — и горе тебе, если они
не совпадали! Что же касается конкурсов "Фрау Германия", то они проводились
вовсе не с целью затащить как можно больше смазливых девушек в постели жюри.
Когда Харальд на минуту отлучился, Ингрид кивнула мне:
— И вот таким безответственным людям доверено великое дело государственной
безопасности Рейха. Ну, вас, наверно, такие проблемы не волнуют.
— Сталин решил еврейскую проблему таким образцом, что евреи работают на нашу
страну. И до сих пор терять эту рабочую силу не было надобности.
— И вам не противно ездить с евреями в метро и сидеть в школе за одной партой? —
изумилась Ингрид, которую эта перспектива просто ужасала.
— Это еще что! — поспешил вмешаться Харальд, желая показать себя знатоком
российской жизни. — У них даже студенты-негры из Эфиопии и Анголы обучались.
Попомни моё слово, Вальдемар, этот альтруизм вас погубит.
Я сменил тему:
— А что, у вас действительно бытуют дуэли?
— А как же! — оживился Харальд. — Это вполне законно и называется "Суд
Всевышнего Вотана". Правда, принято это только среди дворян, военных и в
университетах. Один мой приятель в прошлом году погиб на такой вот дуэли. С
другой стороны, все это строжайше регламентировано законами, и это немного
портит общее впечатление.
— Странно, мне казалось, что вашей системе ближе мнение кардинала Ришелье, что
дворяне имеют праве умирать только на службе королю.
— Ах, социализм! Социализм в нашей стране — это забава масс. Для истинных
рыцарей Святого Грааля эта мораль не годится. Сам величайший фюрер долго
колебался, прежде чем назвать нашу партию социалистической. Но сейчас это не
актуально: социальные проблемы в общем решены, и от человека требуется не
общественная инициатива, а верность присяге.
За разговорами я не забывал отведать всех блюд, которые итальянская прислуга
подавала на стол. За отличными баварскими колбасками с кетчупом последовали
соленые огурцы для аппетита и гусь с яблоками. Потом целое ассорти
рулетиков-штрудель и микробутерброды с явно русской икрой горбуши. Запивали мы
все это отличными рейнскими винами.
После ужина Ингрид пригласила нас в комнату с роялем и спела одну из своих песен
о смелых немецких космонавтах, штурмующих небо и благославляемых из могилы
стариком Кантом. Я же заметил целую фонотеку лазерных дисков и стал их
перебирать: они были с чисто немецкой пунктуальностью рассортированы по жанрам и
хронологически. Начиналось все с народных песен, потом шли пятнадцать дисков со
средневековой немецкой музыкой, потом классика — Глюк, Бах, Вагнер, Шуман,
Штрауссы, Лист, далее отец национал-социалистической музыки Пфицнер и венец
Франц Легар, юбимый композитор Гитлера, потом партийные марши и сборник музыки
из кинофильмов, среди которых затесались "Джентельмены предпочитают блондинок" и
"Кубанские казаки" Наконец, несколько совершенно неизвестных мне фамилий —
корифеи немецкой музыки конца XX столетья. Я поинтересовался у Харальда об одном
из них (кажется, его звали Фридрих Этцель), и он поставил его диск на
проигрыватель. Это были вариации на темы Вагнера, музыка по стилю слегка
смахивала на известный мне "Нью-Эйдж", и в то же время напоминала стиль
Жана-Мишеля Жара.
— Этот стиль называется "Бургундская музыка", — пояснил Харальд на мое замечание
о галлицизме мелодии.
— Кстати, — решил я спросить об одной вещи, давно меня интересовавшей, — это
верно, что Йозеф Геббельс в молодости написал несколько пьес в стиле
Достоевского?
— И не только в молодости! Вот, пожалуйста, — Харальд показал мне в библиотеке
огромный темно-коричневый массив книг, который я поначалу принял за Большую
Фашистскую Энциклопедию. На самом деле это было полное
двестипятьдесятчетырехтомное собрание сочинений второго фюрера немецкого народа
— Йозефа Геббельса. Это было самое гигантское в мире собрание сочинений, благо
автор трудился над ним семьдесят лет. Харальд пролистал последний, справочный
том и подал мне его, раскрытый на сороковой странице.
