том и подал мне его, раскрытый на сороковой странице.
В обширной библиотеке ромбовидной формы было не меньше десяти тысяч томов:
монотонно-многотомные собрания сочинений, яркие зоологические атласы в
суперобложках.
— У вас в России какие-нибудь анекдоты о немцах рассказывают? — ни с того ни с
сего спросил Харальд.
— Да. (Я как раз вовремя вспомнил самый безобидный анекдот.) Как-то раз ООН…
то есть не ООН… а, в общем, в СССР решили написать книгу о слонах, ну и
запросили во всех прочих странах соответствующие образцы. Немцы прислали
массивный десятитомник, вроде как этот, озаглавленный "Введение в науку о
слонах", американцы прислали маленький яркий буклет страницы в две с фотографией
Мадонны и названием "Все, что должен знать о слонах средний американец"…
Харальд уже давился от хохота.
— Японцы прислали книгу на бамбуковой дощечке на тему "Использование слоновьего
бивня в харакири" (тут уж я стал импровизировать, примеряясь к известной
Харальду геополитической обстановке). Англичане прислали свой трехтомный
бестселлер…
— Бест… что?
— Бестселлер… ну, книга сезона, — пояснил я. — "Британская политика в странах,
где водятся слоны". А туркам ничего другого не оставалось, чтобы прислать свою
агитационную брошюрку "Турецкий слон — младший брат русского слона!"
— Длинно и увлекательно. Это целый культурологический трактат. У вас все
анекдоты такие?
— Нет, почему? Например, такой: "Колобок повесился".
— Кто повесился?
— Колобок, сказочный герой — пампушка, которую старики-крестьяне выпекают в
печке и которая от них убегает. Суть состоит в том, что у пампушки нет ног, она
круглая как глобус.
— Это же неэстетично. Среди разумных существ лишь белый человек прекрасен видом
и совершенен формой. Наделение разумом неживых существ — это какая-то новая
демонология, вернее, пошлый кубизм. Русский философ Бердяев, которого вы выгнали
из страны, осуждал это.
(Оказывается, в Германии из всего Бердяева напечатали лишь "Философию
неравенства" и "Кризис искусства".)
Тут снова появилась прислужница и подала нам на эмалированной подносе бочоночки
с медом алого оттенка.
— Это особый арийский мед, получаемый от арийских пчел, которых привез из Тибета
доктор Шеффер, — сказал Харальд.
Поедая довольно приторный мед, я продолжал рассматривать библиотеку. Гегель,
Гете, Ганс Эверс, Киплинг, Эрнст Юнгер, Гобино, Данилевский, Гоголь, Гвидо фон
Лист, Горбигер, Плотин, Карл Май, Татищев, Мережковский, Кнут Гамсун, Аннунцио,
Лесков.
— Тебя удивляет подбор книг? — спросил мой немецкий друг. — А у вас какие самые
популярные авторы?
— Аркадий Гайдар, — выдавил я, припомнив повсеместные многотомники этого
девяностолетнего старца. — А из немецких — Гете и Ремарк.
(Я было подумал, что фамилия Ремарка ничего не говорит моему собеседнику, но
ошибся.)
— Да, — согласился со мной Харальд, — Ремарк, несомненно, талантливый писатель,
но, увы, его взгляды противоречат нашей немецкой идеологии. Это великая трагедия
для человека, когда он отказывается от своей нации, от своей вековой традиции и
меняет их на бесплодные блуждания в чужих пределах… Ведь они почти ровесники с
Геббельсом: оба — пасынки веймарской эры, но сколь различны судьбы.
Рейхсминистр, впоследствии Фюрер — и безвестный эмигрант.
Потом мы с Ингрид долго и безрезультатно играли на компьютере (в Германии
компьютеры иногда называют "Вундербаррауге" — чудесный глаз) в бридж. Моя
сводная сестра, дочь полковника, очаровательное соломенноволосое дитя пяти лет
нарисовала целое стадо коров на деревенской околице, что мы и оценили.
Перед сном (мы с Харальдом делили одну комнату в мансарде) он сказал мне:
— Завтра (мне твоя мама говорила) ты поедешь "лечить клыки", как она выразилась.
Потом, если желание после такой процедуры будет, покажу тебе Берлин, а
послезавтра отправляемся в наш родовой замок — познакомлю тебя со своими
подружками, — Харальд прищелкнул пальцами.
— Да, нет, мои зубы в порядке, я лечил их в декабре! — возразил я.
(Это было удивительно до невероятности: история повторялась — в конце прошлого
года мама договорилась с одним дантистом, мужем ее сотрудницы, и я за месяц
привел челюсти в порядок — я имею в виду мой бывший мир. Ну, не говорить же ей,
что ее старания уже увенчались успехом).
А Харальд о своем:
— Ах, я же забыл, ты — человек женатый.
— Ничего страшного, — парировал я, — знакомство с твоими подружками меня ни к
чему не обязывает.
— И то верно.
Утомленный морем впечатлений, я тут же уснул.
АВЕНТЮРА ТРЕТЬЯ,
в которой мы с Харальдом попадаем в скверную историю, но все заканчивается
благополучно.
Честь, доблесть, великодушие, жизненная сила — основные черты германского
характера.
Монтескье.
Проснулся я от того, что кто-то властной рукой качал большую лодку, в которой я
сидел во втором или третьем сне. Очнувшись, я увидел Харальда, уже бодрого,
одетого и причесанного (у немцев распространены два типа причесок:
"гитлеровский" пробор и "геббельсовский" зачес назад — первый встречается у
пожилых людей, второй — у молодежи).
— Вставай, Вальдемар. Уже семь часов!
Оказывается, немцы — нация в высшей степени дисциплинированная — живут по
солнцу: встают с его восходом и ложатся вскоре после заката. Это должно вызвать
восторг у большей части экологов, тем более что белых ночей, равно как и
полярных, в Германии нет.
Я не сразу пришел в себя, заторможенно оделся, а когда узнал, что нас ожидает
зарядка босиком на снегу, категорически воспротивился.
— Странно, — покачал головой Харальд. — Насколько мне известно, Россия —
достаточно физкультурная страна.
— Это верно, но не до такой же степени! Харальд, ты не учитываешь климатического
фактора. У вас в Рейхе десять градусов — уже мороз, а у нас и тридцать бывает.
— Это хорошо. Мы нации нордические и ничего общего не имеем ни с этими
лакированными обезьянами, которые разжирели на импорте нефти, ни с негроидными
пляжными проститутками.
Воспитанный в советском, а впоследствии в постсоветском интернационализме, я раз
за разом поражался сочным эпитетам, которыми Харальд ничтоже сумняшеся награждал
