— Ты сделал. Ты разрубил кольцо.
Неожиданно я оказался поставлен перед фактом, что до сих пор вообще не рассматривал свой поступок с такой точки зрения. Дамблдор прав — тогда, в ту ночь, я действительно имел реальную возможность убить его, и это не составило бы никакого труда. Директор был почти без сознания, а его палочка лежала у меня в креплении. Можно только представить всю радость Волдеморта при таком развитии событий — какая ирония! директор-гриффиндорец зарублен реликвией собственного факультета! — и то, как после этого он стал бы ко мне относиться. Вполне возможно, Дамблдор догадывался, перед каким искушением поставил меня крестраж, однако, с моей точки зрения, оно было слабым, и уничтожить кольцо оказалось проще простого. Вероятно, именно из-за этой простоты я и не считал, что в тот момент совершал какой-то выбор.
— Да, — огорченный своим непониманием, сказал я, — это мне в голову не пришло. Но все равно… и вы, и он — вы оба видите во мне что-то, что представляет для вас ценность, но я не понимаю, что именно. Мои способности не так уж и сильны…
Я посмотрел на Дамблдора, ожидая от него хоть каких-нибудь пояснений.
— Твоего потенциала вполне достаточно, чтобы Волдеморт выполнил то, о чем говорил в Министерстве, — ответил Дамблдор после недолгого молчания. — Со временем он действительно мог бы сделать из тебя сильного воина, поскольку ты обладаешь всеми необходимыми для этого качествами, о которых я не буду распространяться, зная, как ты не любишь, когда тебя хвалят… Ну а мне, конечно же, хотелось, чтобы такой перспективный боец стоял на моей стороне.
Что ж, эта версия в числе прочих действительно приходила мне в голову.
— Но если вы хотели, чтобы я был на вашей стороне, для чего тогда…
Внезапно я замолчал, поскольку, наконец, осознал сложную, как мне казалось прежде, схему действий и ожиданий директора на мой счет.
— А вы не думали, что я мог выбрать его? — спросил я через несколько секунд.
— Вероятность этого существовала, но, по моим предположениям, была ничтожно мала, — ответил Дамблдор с легкой улыбкой. — Вижу, ты, наконец, во всем разобрался?
— Более-менее, — вздохнул я, хотя в голове у меня царил полнейший бардак.
— Надеюсь, теперь ты готов дать мне обещание? — спросил Дамблдор.
Несмотря на все эти откровения, несмотря на слова директора о моей информированности, слишком многое продолжало оставаться за рамками моего понимания. Конечно, я пообещал молчать, но, возвращаясь в подвалы, испытывал неприятное ощущение недосказанности и вполне объяснимую тревогу из-за крайне туманных перспектив, нарисованных мне Дамблдором. По нижним этажам разносился шум слагхорновской вечеринки. От этого пира во время чумы мне стало совсем тошно, и я поспешил вниз.
В гостиной перед пылающим камином сидел Малфой, на этот раз без своего обычного сопровождения в лице Крэбба и Гойла. Нотт был прав, сказав в начале семестра, что с ним происходит что-то не то. Когда я вошел, он хмуро покосился в мою сторону и снова отвернулся к огню.
Главы 50 — 51
Каникулы прошли сумбурно; я совсем не отдохнул, поглощенный мыслями о разговоре с Дамблдором. Даже журналы по чарам и исследование возможностей межпланетной аппарации не могли отвлечь меня от постоянной внутренней тревоги и попыток разобраться, что же директор имел в виду, говоря о высокой степени моей информированности. Единственным, что приходило на ум в этой связи, были крестражи. Вероятно, столь опасную тему Дамблдор не поднимал на заседаниях Ордена, не обсуждал с большинством его членов, и, по моей гипотезе, о расщеплении души Темного Лорда могли знать только наиболее доверенные люди директора — может быть, Бруствер или Хмури, которым, как мне представлялось, было вполне под силу уничтожить крестраж, что бы он им ни предлагал. Я не знал, сколько еще их осталось и кто занимается их поисками, однако тот факт, что мы с директором не касались этой темы, означал, что вряд ли я столкнусь с ними в дальнейшем — достаточно с меня и одной встречи.
Второй вопрос, который не столько беспокоил, сколько удивлял и ставил в тупик, был связан со словами Дамблдора о невысокой вероятности того, что я мог занять сторону Волдеморта. Директор действительно предоставил мне свободу выбора, но на что он опирался в своей уверенности, я не понимал. Учитывая мое прошлое, было бы логичнее, если бы он делал ставку на Темного Лорда и предпринял бы все возможное, чтобы я не соблазнился его стороной, однако вряд ли директор рассчитывал, что я не предпочту Волдеморта только из-за уроков Флитвика. Здесь было что-то еще, чего я не видел или не знал, но из-за мыслей о крестражах и общих планах директора старался не слишком забивать этим голову.
Начало зимнего семестра я встретил с радостью — наконец-то начались занятия, которые отвлекут меня от бесплодных размышлений. На второй же день у нас в гостиной вывесили объявление о курсах аппарации. Аппарировав всего раз в жизни, и то в стрессовых, а не в обычных обстоятельствах, я решил записаться на уроки, чтобы получить немного дополнительной практики, прежде чем уверенно чувствовать себя в этой области магии.
— Лучше камины, — мрачно говорил Нотт, ставя свою подпись на листке в числе прочих собиравшихся пройти двенадцатинедельный курс обучения. — Аппарация эта… я про нее столько ужасов слышал…
— Что за ужасы? — поинтересовался я. Пирс усмехнулся:
— Наверняка про расщепление. Одна нога здесь, другая, как говорится, там…
Расписавшись, мы отправились на урок Макгонагалл. На шестом курсе сдвоенные лекции были посвящены практике лишь наполовину. Первый час мы изучали вопросы этики трансфигурации, области самой по себе противоречивой и меняющейся в своих положениях из века в век. Для Макгонагалл, продолжавшей относиться ко мне недружелюбно по причинам, о которых я мог только догадываться, преподавать этику магии Слизерину явилось не только ее прямой профессиональной обязанностью, но и крестовым походом по изменению свойственных нашему факультету представлений об этике вообще.
Несмотря на то, что я озаботился этическими вопросами на первом же своем уроке трансфигурации, поинтересовавшись у профессора, этично или нет превращать пони в парту, за все шесть лет учебы ясного ответа на него я так и не получил. По умолчанию, в большинстве посвященных этой теме изданий все трансфигурируемые из неживых предметов объекты рассматривались как полноценные, но бездушные существа, несмотря на свою анатомическую точность. Однако, точно также по умолчанию, эти големы почему-то считались индивидуальностями, и если превратить две парты в двух пони, они отличались бы друг от друга по характеру, привычкам и поведению.
