— Я… я… спасибо тебе.
— Господи, Титмочка, мы же и хотели этого, — нашлась она.
Тим доедал, явно не чувствуя вкуса и не отводя от неё глаз.
— Зина, — наконец заговорил он, — если что тебе нужно, ты покупай. Я заработаю. Ты…
И вдруг вскочил на ноги и быстро вышел из кухни. А вернувшись, положил перед Зиной деньги.
— Вот. Здесь тысяча рублей.
— Ссудные?! — ахнула Зина.
— Я заработаю, — повторил Тим, сгребая со стола посуду и сваливая её в мойку.
Но Зина тут же вскочила и отобрала у него посудную щётку.
— Ну уж нет, я не параличная.
А потом, когда они уже лежали в постели, Тим осторожно погладил её по голове и лицу.
— Зина, тебе… тебе теперь нельзя… этого?
— Нет, — удивилась она. — Врач об этом ничего не говорил.
И обняла Тима, притягивая его к себе.
По субботам, они, как все в Старом городе, топили баню. Маленькую, тесную и тёмную баню на задворках. Конечно, мыться бы каждый день… но и раз в неделю тоже неплохо. С утра все таскали воду, потом Артём с дедом кололи дрова на мелкие полешки, и дед растапливал каменку. Сначала мылись мужики: дед, Артём и Санька. А потом бабка с Лилькой и с ними Ларька, как ещё слишком маленький для мужского пара.
В первый раз баня Артёму не очень понравилась, но то ли привык, то ли во вкус вошёл и теперь плескался и парился наравне с дедом. А тот и кряхтел, и постанывал, и… словом, баня есть и Паласа не надо. Но последнее соображение Артём, разумеется, держал при себе.
Нахлестав друг друга вениками, обмылись холодной водой и вернулись на полок. Не на самый верх, а посерёдке, чтоб передохнуть в тепле. Дед невольно любовался смуглым, ещё по-мальчишески тонким телом Артёма, игрой мускулов под гладкой влажно блестящей кожей. Артём чувствовал этот взгляд, но не прикрывался: деду он доверял.
Отдохнув, дед прошлёпал к каменке и выплеснул на раскалённые камни новый ковш воды. Санька, ойкнув, сел на пол, а Артём засмеялся.
— То-то! — самодовольно хмыкнул дед. — Ну, Тёмка, полезли.
Они залезли на полок, дед растянулся на досках, и Артём взял веник. Искусство не бить, а гнать веником горячий влажный воздух на тело оказалось не самым сложным делом. Деду приятно, а ему нетрудно.
— Ох, Тёмка, — вздыхал дед. — ох, язви т-тя в корень…
— Отдохни, дед, — улыбнулся Артём. — Я Саньку похлещу.
— Давай, — кивнул дед, поворачиваясь на спину. — А я потом по тебе пройдусь.
Внизу Артём поймал Саньку, на четвереньках удиравшего в предбанник, скрутил и уложил на лавку.
— Не брыкайся, врежу.
— Да-а, — не всерьёз хныкал Санька. — Горячо-о…
— Так его, Тёма! — поддакивал сверху на Санькины взвизги дед. — Валяй его, чтоб до нутра проняло!
Напарив Саньку до пунцового цвета, Артём окатил его из лоханки холодной водой и шлепком забросил к деду.
— Дед, поддать?
— Поддай и сюда иди.
Выплеснув на камни ковш, Артём вернулся на полок и лёг, как и дед, на живот, уткнувшись лицом в сгиб локтя.
— Ну, Санька, берись, помогать будешь.
Почувствовав на спине и ягодицах волны горячего воздуха и совсем не болезненные шлепки прутьев, Артём прерывистым вздохом выровнял дыхание и распустил мышцы. Смутно, как сквозь воду доносился голос деда, жучившего Саньку, что без толку веником машет, только пар разгоняет.
— Повернись и сердце прикрой.
Артём послушно повернулся на спину, закрыл ладонью сердце. И снова горячие, приятно обжигающие волны. Нет, хорошая это штука — баня, не хуже массажа.
— Ты что, Тёмка? Заснул никак?
— Не-а, — протяжно выдохнул Артём.
— Ну, то-то. А теперь окатись и отдохни.
Артём слез и пошлёпал к чану с холодной водой. Зачерпнул ковшом и вылил на себя словно зашипевшую на его плечах воду.
— Эй! — в дверь вдруг заглянула бабка. — Не угорели ещё?
— Ты нам кваску лучше поставь, — отозвался дед. — Оставим вам пару, не бойсь.
Бабка ушла, и Артём вылез из-за чана, куда спрятался при первом звуке открывающейся двери. Дед ничего не сказал, будто не заметил. Что Тёмка чужих боится, он по Алабаме помнил и знал, почему боится. Ещё когда они с Лизаветой наткнулись в полуразрушенном сарае на стонущего, бьющегося в судорогах мальчишку, подумал… да нет, не тогда, потом. Тогда просто удивился его страху, а вот когда они уже в своей халупе мыли его в лохани, вот тогда и подумал, что чудно: мальчишка, а хозяйство… доброму мужику впору будет. И уже потом, мальчишка уже Тёмой, Артёмом стал, ходить начал, вот тогда всё и случилось…
…Артём пошёл за тёрном, вернее, он сам и послал мальчишку. Труд не велик, а в доме подмога. Артём послушно взял корзинку и ушёл. Лизавета была на подёнке, малыши сидели в халупе, а он под мелким холодным дождём колол дрова — как раз они накануне своротили, перетащили к себе и распилили два телеграфных столба — и прикидывал, насколько им этого хватит, когда во двор влетел Тёмка без корзины и куртки, полуголый, посмотрел на него круглыми от ужаса глазами, заметался, не зная, куда прятаться, и вдруг упал на землю, прямо к его ногам, уткнувшись кудрявой головой в его измазанные сапоги. И сразу следом вошёл этот. Одет чуть обтрёпанно, но богато, одним взглядом оглядел их халупу, двор, его самого, по-хозяйски оглядел, что и говорить.
— Ага, вот ты где.
— Тебе чего? — решил он вмешаться.
Новый, уже повнимательнее взгляд.
— Твой спальник? — и кивком показал на лежащего на земле Артёма.
— А тебе чего до этого?
— Спальников сдавать положено.
Руки пришелец держал в карманах, там мог быть пистолет, риск слишком велик, и он, сжимая топор, не пряча, но и не выставляя напоказ, продолжил:
— Чегой-то сдавать? Как это?
— Не знаешь? — удивился пришелец, и глаза его стали хитрыми. — Это же спальник. Русские собирают их и вывозят на исследования. За укрывательство расстрел, а за сданного награда. Понял?
— Чего ж непонятного, — хмыкнул он. — И большая награда?
— Не мало. Сотня.
— Ну так катись отседова. За такие деньги я сам его сдам.
— Покачусь, — кивнул пришелец. — И первому же патрулю скажу, кого ты прячешь. Тебе расстрел, а сотня моя.
И повернулся уходить.
— Постой, — окликнул он его и, когда тот обернулся, перешагнул через Тёмку, подошёл сам. — И сколько за молчание возьмёшь?
— У тебя таких денег отродясь не было.
Спорить с этим было нельзя, правда — она правда и есть.
— Так… — начал он, наводя чмыря, прости господи, на нужное. Пистоля у того явно нет, а то бы стрелял сразу, так что на разговор пойдёт.
И угадал.
— Так давай вот что, — глаза пришельца хищно блестели. — Ты мне мальчишку, а я тебе… ну… ну, полсотни.
— Пошёл ты… Сотня, и пацан т вой.
Они немного поторговались, и наконец тот уступил, вытащил из кармана руку и уже из нутряка достал пачку имперских. Протянул ему.
— Считай.
Он опустил топор и стал пересчитывать деньги, а пришелец шагнул к Тёме, властно ухватил того за волосы.
— Ты мой! Пошли!
И тогда он бросил эти бумажки, бесшумно поднял топор и качнувшись вперёд, точным ударом без замаха, чтоб не обернулся гад на свист, всадил лезвие до обуха в белобрысый затылок. Тот стоял, наклонившись, а от удара пролетел вперёд и упал не на Тёмку, а за ним. Тёмка вскочил на ноги, ошалело глядя на него.
— Цыц, — сразу остановил он мальчишку. — Малышню разбудишь. За ноги бери, сволочим его.
— Куда? — тихо спросил Тёмка.
— В отхожее, — сразу решил он. — Больше ж некуда.
Труп даже обыскивать не стали. Хрен ведь знает, какие приметы могут на вещах остаться. И бумажки эти — доллары имперские — сгребли и туда же, от греха. Потом он оставил Тёмку засыпать и перекапывать кровяную лужу и след, а сам сходил к терновнику за корзиной и Тёмкиными вещами. А вечером, когда Лизавета, уставшая от ходьбы и так ничего и не нашедшая, вернулась, сказал, что завтра с утра они уйдут, хотя думали остаться на этой одинокой брошенной ферме. Халупа-то целая совсем. Лизавета ни о чём не спросила. Она ему во всём доверяла…
…Артём и Санька баловались, гоняясь друг за другом с ковшом холодной воды.
— Хватит, мальцы, — остановил их дед. — Санька, промыл башку? Тогда пошли.
Артём послушно вылил воду обратно в кадку и шлепком вышиб Саньку в предбанник. Тот был без крыши, и их сразу ослепило синее по-весеннему небо. Квас в деревянном расписанном красными цветами туеске их уже ждал. Выпили по ковшику, строго соблюдая старшинство, вытерлись, оделись во всё чистое.
— Ну, — дед обеими руками распушил бороду. — Пошли, пока не выстыло. Пусть и бабы попарятся.
Не спеша, по скользкой талой тропинке прошли в дом. Бабка суетливо, подгоняя Ларьку и Лильку, захлопотала, чтоб отдохнули, пока они быстренько…
