У меня порой бывает, что где мысль – там и язык.
– Чего-то я не пойму, Леха, – я притормозил пацана, шустро устремившегося на какую-то боковую улицу. – У вас тут вообще ни в какого бога не верят, что ли? У вас про них говорить не принято?
Мальчишка вновь окинул меня снисходительным взглядом.
– Почему не верят? Что боги есть, все знают. Только какая разница, что есть они, что нет?
– Это как же? – не понял я.
– Ну, есть они, – деловито разъяснил Алешка. – Перун есть, Мокошь есть, Стрибог… и эти, эллинские, Афина там, Зевс, Посейдон… Но от них же ничего важного не зависит. Боги не могут сделать человека более счастливым или более несчастным, – произнес он явно заученную фразу. – Они не могут никак сместить Великое Равновесие. Поэтому и молиться им смысла нет. Лучше о них вообще не думать. Известное дело, кто много о богах размышляет, кто надеется на них, у того линия кривится, и человек потом страдает.
Он говорил что-то совсем уж немыслимое. Как такое возможно? Или человек не верит ни в каких богов, ну вот как я, или если уж верит, то должен их бояться, должен надеяться на их милость… А по Лешкиным словам выходит, что для них боги – ну как для нас какие-нибудь черные дыры в космосе. Не светят, не греют.
– А вот если Перун тебя за такие наглые речи молнией шандарахнет? – искусительно произнес я.
– Не, не шандарахнет, – беззаботно ответил пацан. – В грозу не надо в поле ходить, вот от молнии и убережешься.
– Чего-то я тебя не понимаю, – протянул я. – Вот смотри, он бог, Перун. Так? Он над молниями властен. Захочет – и поразит тебя молнией посреди ясного неба.
– Да, не понимаешь ты, – вздохнул Алешка. – Ты не огорчайся, я тоже не сразу понял, дед Василий мне много раз толковал, да и Митяй. Вот смотри, все, что с нами случается, зависит от нашей линии. А линия зависит от Равновесия. Поэтому если кого молнией шандарахнет, так это его линия к тому привела. Тут уж какая разница, молнией ли убило, или от серого мора, вот как мамка моя, или зимой под лед провалиться… Все по Равновесию выходит, и никакой Перун ничего против Равновесия сделать не может. Если у меня линия прямая, то не будет молнии, а если будет молния – значит, линия крива, значит, это из-за какого-то ее старого изгиба. Не бога с молнией надо бояться, а линию погнуть.
– Это что же, у вас тут все такие философски грамотные? – съязвил я.
– Есть еще темные люди, – признал Алешка, – которые богам больше верят, чем линии. Но их мало, и они в каких-то глухих деревнях живут. Ну и дикие, конечно, только это не в княжестве, это в восточных степях… Правда, это сейчас. А в древности всякое было. Думаешь, легко Учение на словенские земли пришло? Волхвы бунтовали, мутили народ… Знаешь такой город Новгород? Далеко-далеко к северу от нас будет… Так они вообще восстали и своих ученых в реке потопили. И три века без Учения жили. Настрадались… Их князь Всемога замирил лет двести тому назад. Суров был князь, перебил новгородских воинов без числа… может, человек даже сто. И волхвов тамошних наказал – на Белое море их отвезли, посадили в ладью без руля и весел и сказали: «Пусть с вами будет по линиям вашим». Ну и не видели их больше.
– Это что, тебе дед Василий все рассказывает? Что же при мне он молчун молчуном?
– А не любит он тебя, – разоткровенничался Алешка. – Говорит, чужой ты и своим никогда не станешь. Наглый, говорит, не уважаешь ни старость, ни чин. Боярину нашему что ни слово – дерзишь, и вообще… Ты не обижайся на него, он дед правильный, он линию блюсти умеет. Только не понимает, что ты больной пока на голову, потому тебе простительно…
Я с трудом удержался, чтобы не отвесить наглецу подзатыльник.
– Пришли почти, – Алешка между тем легко переключился на другое. – Вон за тем поворотом уже и базар. Слышишь – шумно?
Я, в отличие от вредного деда Василия, глухотой не страдал. Да этот здешний базар и невозможно было не услышать. Крики, конское ржание, лязг металла, музыка – все это сливалось в неповторимые звуки.
– Что покупать-то станешь? – дернул меня Алешка за рукав. – Не решил еще?
– Погуляем, посмотрим, – махнул я рукой.
Еще пара минут – и мы уже были на базаре. Вернее, не так – базар всосал нас, как комар всасывает вожделенную каплю крови, как пылесос всасывает мелкий мусор. Чехарда лиц, крики зазывал, толкотня, какие-то чумазые детишки путаются под ногами, одуряюще пахнет пряными травами, сырой кожей и грибами, перед глазами мелькают яркие ткани, острые косы, блестящие бусы… Казалось, мы мчимся сквозь все это великолепие со скоростью хорошо разогнавшейся иномарки, а не бредем в тесной толпе. Как бы тут не заблудиться… Если мы с пацаном разминемся, то возвращение домой станет нехилой проблемой.
– Пойдем, где леденцы, – решительно потянул меня Алешка.
Ну, понятное дело, ребенок. Как бы ни пыжился рассуждать по-взрослому, а натура берет свое. Ладно, к леденцам так к леденцам.
После мы прошлись по фруктовым рядам. Не сказать чтобы изобилие по сравнению с московскими рынками. Об апельсинах тут и понятия не имели, не говоря уже о бананах. Наверное, здешний Колумб заблудился и Америку не открыл. А всего верней, ему просто денег на экспедицию не дали. Нечего куда не надо линию гнуть. Так что ни помидоров, ни заурядной картошки, без которой мне уже было как-то тоскливо.
Зачем, спрашивается, я тут брожу? Этот пестрый мир мне чужой, и я ему чужой, верно говорит старый маразматик Василий. Единственное, что мне нужно, – это найти выход… а там уж лучше Жора с его наездами и разводками, уж лучше доцент Фролов, конвертирующий экзаменационные оценки… Какие-то линии, какое-то Равновесие, дурацкая вера в переселение душ – и не в Индии, не в Японии, а у нас, в России… ну, пусть не в России, а в Великом княжестве словенском – какая разница? Нет, я понимаю, им-то хорошо, спокойно… Войн почти и нет, зверств тоже не замечается, с голоду не мрут… Они, может, даже и утопию построили… только мне она зачем? Мне домой надо.
– А вот там всякие дудки продают, гусли, – дернул меня куда-то влево Алешка. – Пойдем поглядим, там красиво играют.
Возжаждала, значит, музыки тонкая его душа… Что они тут понимают… Слышали бы настоящую музыку… Нет, ну пускай не «Бивни мамонта», а вот «Чижа» там, «Короля и шута», «Наутилус»…
Вокруг музыкального прилавка было особенно тесно. Толпились, конечно, не покупатели, а слушатели. А играли двое.
Один – тощий, костистый парень с копной немытых, перехваченных красной лентой волос – наяривал на какой-то струнной бандуре. Может, это и была бандура, кто знает. По виду – просто изогнутая доска с натянутыми струнами. Струн много, уж пара десятков точно будет.
