– Ты чего? – круглыми глазами уставился на меня мальчишка. – Совсем с ума соскочил? У тебя же хватит грошей, я что, зря все?
– Спасибо тебе, конечно, – я потрепал его по нечесаным рыжим волосам, – и торговаться ты умеешь. Может, когда-нибудь купцом станешь. Только вот я решил – не нужен мне этот барабан. Да пойдем, пойдем, тут, видишь, уже косятся на нас. Хватит, и без того достаточно поразвлекали народ.
Мы двинулись дальше. Базар гудел, звенел и трещал, нас толкали, и мы тоже наступали на чьи-то ноги. Нам предлагали топоры, перепелиные яйца и репу, галлийское вино и эллинские хитоны, чудо-мазь от облысения и сапоги-скороходы. Действительно, подтвердил Алешка, так они называются. Быстрее в них ходить не станешь, но обувка известная, из лучших, понятное дело – костромское производство…
Кострома… А еще раньше мальчишка упоминал Тверь… Выходит, с нашим миром даже и географические совпадения. Разве что Москвы нет…
Все, однако же, кончается, кончилась и наша прогулка. Садящееся солнце напомнило мне о времени, и мы отправились в усадьбу – тихими, разомлевшими от жары улицами. Коротким путем, как объяснил пацан. То есть какими-то закоулками, где и домов-то нормальных не было, одни сараи и лабазы, густые заросли крапивы и метровые лопухи.
– Слышь, Леха, – пришла мне на ходу неплохая идея, – а вот брат твой, Митяй… Ты говорил, боярин его наказал, денежного довольствия лишил, а ему на подарок надо… Сколько ему в месяц давали-то?
– Восемь грошей, – откликнулся Алешка. – А что?
– А подарок этот, зеркало, кажется, – оно сколько стоит?
– Дорого, – вздохнул пацан. – Грошей за тридцать можно выторговать.
– Знаешь что, возьми ты эти мои десять грошей, отдай брату. Не на что мне их тратить…
– Как не на что? – поразился мелкий. – Да хоть на пряники!
– Староват я уже для пряников, зубы берегу. Короче, держи! Ему нужнее. Что я, не понимаю? Девушка, любовь… Сам пострадал по этой теме… И еще когда боярин даст, тоже отдам.
Ошалевший от моего благородства Алешка, однако же, деньги взял и немедленно спрятал в карман. Практичный мальчик растет…
Я подумал о митяевской девушке. Интересно, какая она? Если как Иришка, то мне заранее жаль парня. Ничего ему не светит, конкуренты вроде Амфилохия стопудово отобьют. И еще по какой-то странной ассоциации я подумал о боярской дочке, Аглае. Вот я уже месяц тут обитаю, и сколько раз она на меня посмотрела? Такое ощущение, что всего один – тогда, в первый мой день в усадьбе. Ну, понятно, кто я для нее – движимое имущество, еще одна голова в поголовье… А кто для меня она? Тело, конечно, роскошное, даже уродская местная мода ее не портит. А уж если представить ее в самом минимуме одежды… а потом методом дифференцирования этот минимум свести к бесконечно малой величине…
– Стоять, козлы! – грубый голос оборвал игру моего воображения. – Не рыпаться, хуже будет.
Непонятно, откуда они взялись. Только что улица была совершенно пустой, глядела на нас окрашенными в темно-зеленый цвет заборами – и вдруг перед нами трое. И еще трое топчутся сзади.
У меня неприятно заныло в животе. Не люблю встречаться с гопниками. После каждой такой встречи остаются мучительные воспоминания – и на душе, и на теле. Эх, если бы я, записавшись в пятом классе в секцию бокса, не бросил ее спустя месяц! Если бы я вместе с Женьком Соломатиным пошел в девятом классе на тэквандо! Звал ведь Женек, стремно ему было одному… Увы, увы… Моего физического развития вряд ли хватило бы и на одного из этих гавриков. А уж на шестерых…
Гаврики лыбились. Были они не то чтобы великаньих габаритов, но и хлипкими не казались. Все одеты по-простому: серые рубахи, полотняные штаны заправлены в короткие сапоги. Мне сразу же подумалось, что носком такого сапога получить по яйцам – это гарантированно остаться без потомства. Рожи какие-то невзрачные, мышиные. Двоим на вид было примерно как и мне, возраст третьего я на глаз определить не сумел. Может, двадцать, может, сорок, если не больше. Он-то и казался самым опасным.
– Вы чего? – тоненько спросил Алешка. – Вам чего надо?
– Молчи, крысенок, – процедил старший. – Деньги есть?
– Нету, – Алешка кинул на меня отчаянный взгляд.
– А попрыгать? – усмехнулся главарь.
– Ты что, сдурел? – заверещал мальчишка. – Вы же… ты же… Оторвы гнилые! Вы же себе линии гнете! Вам же за то беда выйдет! Вас стража словит! Да я… Да я знаете кто?! Да я дворовый человек боярина Волкова Александра Филиппыча, он в Уголовном Приказе старший подьячий! Да он вас всех поймает и в крысиный поруб засадит!
Один из стоявших впереди ухватил Алешку за ворот и открытой ладонью влепил по лицу. Пацан заверещал, светлая рубаха его окрасилась темно-бурым – из носу выплеснулась кровь.
– Звенит, – удовлетворенно протянул парень и сунул правую руку в мальчишкин карман.
Я прекрасно знаю, что махаться с гопниками нельзя – если ты не Шварценеггер, конечно. Добьешься только того, что отметелят до полной инвалидности. Лучше спокойно расстаться с содержимым карманов. Были случаи убедиться.
Но тут… что-то сломалось во мне, пузырь здравого смысла порвался, точно воздушный шарик. В ушах зазвенело, глаза заволокло радужной пеленой, и я прыгнул. Ногой, с разворота… и локтем в нос, а как согнется – ребром ладони под ухо…
Мечты, мечты! Я не успел даже зацепить того, кто держал Алешку, – коротким незаметным движением старший врезал мне под ребро, и сейчас же подскочили задние, швырнули на землю. Низ живота затопило огненной лавой – видимо, пошли в ход ноги.
– Не по лицу! – скомандовал старший.
А им и плевать было на лицо. У брошенного наземь человека полно всяких интересных для ножной обработки мест – печень, почки, ребра.
Извернувшись, я попытался хотя бы прижать колени к животу – и успел увидеть, как Алешка, резко нагнувшись, цапнул держащего его парня за руку. Всеми своими недавно отросшими коренными зубами. Тот, взвыв, на мгновение разжал пальцы – и мальчишка бросился вниз по улице с хорошей спринтерской скоростью. Укушенный дернулся было за ним, но главарь коротко пролаял:
– Некогда.
Он сказал что-то еще – я не расслышал, в голове мутилось, а пожар в животе разгорался все яростнее.
Почувствовал лишь, что меня схватили под руки и куда-то тащат, а ноги мои волочатся по немощеной земле, чертят в пыли какие-то извилистые линии.
Линии… Вот уж самая не подходящая сейчас мысль. Но вместо того чтобы вырываться или хотя бы звать на помощь, я вдруг задумался над Алешкиным криком: оторвы. При чем тут оторвы? Сравнение гопников с девицами легкого поведения – это как-то странно…
Я не слишком понимал, куда меня тащат, все мелькало перед глазами и расплывалось бурыми пятнами. Вот какие-то заборы… крапивные джунгли, бурьянные леса… вонь помойки, блеск воды, сваленные бревна… Заходящее солнце светит то справа, то слева, скачет оранжевым волейбольным мячом…
