Гул разрывов,
Глядишь, я готов воевать за тебя
Или сгинул?
Не в той ли земле, где надежды в огне
Не остынут,
За долгую ссылку даруешь мне
Только могилу?
Брюссель, 31 августа 1870
Послушай, ты же сам назначил эту ночь.
Властитель! Нам пора. Гони сомненья прочь!
Обнюхав в сумраке прохвостов, их штыки,
Бульдог Свободы зарычал и показал клыки;
Посаженный Карлье на цепь, он все же лает.
Не надо ждать, зимою позже рассветает.
Ты видишь, государь! Добычи час пришёл,
Из замка ты, как вор в ночи, тайком ушёл.
Ты пьян уже от ярости, добавь хмельную чарку!
Настигни их врасплох, напав, как зверь, внезапно,
Противник будет окружен! Полки в казармах спят.
Вставай! Мешок за плечи! Вперед, а не назад!
Иди околицей, в руке фонарь горит неярко,
Возьми же нож. Страна уж сном объята сладким,
Удачный миг! И клятвами она покорена сейчас,
Не видит твоих властных, горящих темных глаз,
Пехота, конница, подъем! Снаружи толпы, орды!
Ну, воины, бойцы! Вяжите руки лордам,
Стреляйте в спины им, тем, кто сейчас в тюрьме,
Собранию, генералам и прочей кутерьме!
Гоните богачей ударом плоской сабли,
Сменив героев Франции на банду из Калабрии!
Вы, буржуа, смотрите на шайку неуёмных,
Алеет острый меч, хохочет демон темный,
Переворот рождается из кузницы огней!
Стоят трибуны за закон? Прирезать их скорей!
Наемники, прохвосты, блудницы и рабы!
Бодена и Дюссуба! Убейте их! В гробы!
А во дворах снует народ? Пускай себе идет!
Стреляй всю эту сволочь! К оружию! Вперед!
О, царь-народ! Ты скоро проголосуешь здесь!
Рубите саблей право, законы, доблесть, честь!
Пусть на бульварах сонных течет рекою кровь!
Вином бидоны полны! В носилках – трупы вновь!
Кто хочет водки? В этот тоскливо-мерзкий день,
Не грех и выпить. Дерзкий старик? Его убей!
Ребенка тоже. Кто там рыдает рядом с ним?
Ах, мать! Ну, так убейте! – И в ужасе весь мир.
– И пусть в крови утонут их туфель каблуки!
Париж-то этот гнусный, опять идет в штыки!
Пусть чувствует презрение и мести нашей след,
А их сопротивленье сомнет наш интеллект!
Чужой бы чтил Париж, мы знаем путь верней!
Протащим-ка в грязи его, в хвостах своих коней!
Пускай умрет! И пусть его раздавит и сотрет!
И ядрами калеными из пушек заплюет!
II
Все кончено. Лишь тишина и сумрачный кошмар.
Хвала тебе, Пульман и император Суфлар!
Костры победы жгут из бревен баррикад;
У входа в Сен-Дени, под высотой аркад
Заметно пламя жаркое, светится и дрожит,
В бивуаке из банков гора мешков лежит.
Всё сделано, на отдых! И слышится то стон,
То скрежет сабель в ножнах, то денег перезвон.
Кто убивал, не дрогнув, тот – лучший среди нас,
И будет тот прославлен за этот злобный час.
В развалинах Парижа танцуют палачи,
А груды трупов скорбных погребены в ночи.
Солдат, сообщник тайный, хмельной и удалой,
Нечаянно споткнувшись, он оперся рукой,
На стену, им недавно раздавлен череп тут,
Они поют, гуляют, смеются и ведут
Расстреливать мужчин и женщин, и детей,
Их генералы в золоте, на седлах лошадей,
Глядят на мертвых, павших среди бедлама.
Правитель средств не выбирает! Браво!
Скорей идем поздравить правителя дворец!
Потоки крови всюду, ручьи из крови здесь!
Она течет, и мантию свою чтоб не испачкать,
Фемида педантичная задрала выше платье,
А церковь веселится, ей что вино, что кровь,
Окуривает всё, чтоб угодить Вейо.
Как славно, что капрал над бреднями смеясь,
Прогнал с курульных стульев магистрат!
Ну, что ж! Теперь, на сердце руку положив,
Скажите мне, согласны ль Вы признать, без лжи,
Триумф Мандрена, и что честь Вам ни к чему?
Мандрен оплатит вашу преданность ему!
Что он отныне будет платить вам, и помногу,
Теперь бюджет его, нет риска, слава богу!
В предсмертии хрипят и право, и законы,
За вашей дверью труп лежит бесцеремонно.
Спешите прославлять его и петь ему осанну,
Забыв затрещины и оплеухи, как ни странно.
Ведь он в своих деяньях достиг последней грани,
Убив детей и стариков, страшны его деянья.
Падите низ перед убийцею с большой дороги,
Чтоб кровь отмыть, лижите ему ноги!
III
И он тогда подумал: «Повелитель этот,
И покоритель всех народов,
Пред кем великие вертелись так и этак,
Ходили босиком, плясали хороводом,
Наполеон в сражениях провёл пятнадцать лет,
Скитаясь между севером и югом.
Склонясь подобострастно, целуя его след,
Все короли отдали дань его заслугам;
Он покорил, прижав объятьем исполина,
Москву, Берлин, Мадрид.
Я Франции что сделаю? Ей в спину
Я когти погружу свои!
Вольнолюбивая страна, воспев свободы свет,
Зажгла огонь сердец;
Веревку понадежней я брошу ей вослед,
Чтоб задушить ее вконец.
Нам с дядей поровну от славы сундучок,
И каждый заберет своё,
Себе возьму набитый деньгами мешок,
Фанфары звонкие превознесут его,
Мне имя Бонапарта послужит пьедесталом,
В мою оно упало колыбель.
И карлик вырастет гигантом. Я его оставлю,
А сам вперед пойду быстрей.
Цепляюсь за правителя и следом я иду,
Все есть, чтоб поиграть судьбой,
Держаться за него, чтоб век не утонуть,
Иль поглотить его собой.
Неясыть я, держу орла и не краснею,
Я – низко, он – так высоко,
Попался! Годовщину юбилея
Его себе я выбрал уж давно.
Тогда я стану будто бы невидим,
Как человек с глазами в пол;
И вряд ли сможет кто-либо предвидеть,
Что в этот час несу ему позор!
Так легче захватить противника врасплох,
В моих объятиях железных,
А Франция, она, в великолепии уснет,
На лаврах почивая бесполезно.
Помятый от разврата, со взглядом безучастным,
Тайком, с лицом, как у блудницы,
Ночной воришка лампу свою жжет напрасно
Пред солнцем Аустерлица!
IV
Победа! Так, князь, тогда тебе казалось!
От революций смуты лишь скука появлялась,
Девицам оперным невесело без русских;
Вчера – Жаннеттам, а теперь – Памеле грустной.
Так мало стало серебра у игровых притонов,
И даже Дон-Жуану, прославленному Гарпагону
Лишь струйка золота течет из тощих портмоне;
В исповедальнях и предлога для сенсаций нет!
А Сакре-Кёр, уснув своей природной смертью,
Так сильно истощен; протесты круговертью
Дразнят непрестанно швейцаров Маньяна;
Хохочут над проповедями Равиньяна;
Все чаще знати свет стучит в ворота шлюх,
Красавицам иным анархий гидра вдруг
Предстала в образе печального коня в лесу,
Тянущего фиакр на бал за тридцать су.
Лишь скорбь одна царит над Вавилоном,
Но ты явился всем колонной просвещенной,
Царишь повсюду и спасаешь знатных лордов,
Твои статисты же получат дань с милордов,
И все вокруг довольны: солдаты и народ,
Поют тебе осанну и церковь, и Жавот.
Поздравим и отметим! Идемте же скорей!
И все старье исчезло под шорох голубей.
У лакея Мандрена толпа страждущих душ,
У Тартюфа – свеча, а Фальстаф зажег пунш,
К Елисейским полям, где поет трубадур,
Все спешат: Монламбер и Парьё, и Сибур,
Эта шлюха Руэ и прислужник Тролон,
Всякий-каждый из тех, кто себя продает,
И кто право имеет вольно лгать и красть,
Тот – святоша, с ним высшего качества власть.
Кто презрен и мечтает остаться позорным,
В глубине же себя осуждая бесспорно,
Превращался в раба, чтоб сенатором стать.
Упоенно взирают на Цезаря стать.
Тот пирует, гуляет, будто из водевиля,
– Господа, мы как будто похвал заслужили!
Папавуан, Лойола говорят что об этом?
Ну, прохвостов теперь поторопим с ответом!
Обозначим-ка золотом славную дату.
Доставайте же флейты, барабаньте, солдаты!
«Salvum fac» прогорланьте, тотчас понемногу,
Пробирайтесь к пристанищу господа Бога,
Там хоругвии на мачтах воздвигнуты нам,
Полюбуйтесь на трупы! Победа! Mesdames!
V
Где ж они? У реки, во дворах, под мостами,
Где Мопа в водосток их цинично бросает,
В непомерно разросшейся братской могиле,
У дверей возле дома, на дорожном настиле,
Вперемешку повсюду в повозках лежат,
И в фургоне, в ночи, под конвоем солдат,
О котором тревожный Париж скорбит тайно,
Он от Марсова поля снаряжен не случайно.
О, мучений гора! Ты храни свое имя!
Те, кто умер от пушек, жестокой резни,
В этом поле, где тайны закрыли могилы,
Головами наружу захоронены были.
Так великий правитель обозначил им место,
Не страшась мертвых лиц и их вечной сиесты,
