Опустит перед нами почтенную главу!
О! Хоть бы не сказать простому бедняку,
Что его путь к согласию так труден и далек,
О чем гласил Вольтер и что пророчил Бог,
Что все это – неправда, и меч войны сложив,
Наш век проклял понятие – благочестиво жить.
Увы! Достаточно уже поры бесчестной этой,
Чтоб потерять казну, набитую монетой!
Что ж, можно строгим быть и слыть скупым притом,
И пусть не говорят, что лишь ради него,
Корзину с гильотиной, что ранее по праву
Февраль отбросил прочь в зловонную канаву,
Вернул на место вновь, и на твоих глазах
Сверкает снова нож в мозолистых руках.
И укрепив свой постамент среди немых надгробий,
Она вернула нас на землю из утопий!
IX
Ты, что читаешь Ювенала, зазнавшегося от таланта,
Иль свет в глазах твоих сияет от гения
блистательного Данте,
Негодования муза пусть станет твоей частью,
Воздвигнем над империей, сверкающей от счастья,
Поэзии венок. И озарив триумф лучами света,
Найдем позорные углы, чтобы рожден был эпос!
16—22 ноября 1853. Джерси
I. Когда, затем, чтобы почтить тирана
Когда, затем, чтобы почтить тирана,
Твои колени, Франция, согнутся,
Раздастся звучный голос из тумана,
Посаженные на цепь содрогнутся.
И тот изгнанник, что считая звезды,
Взирает на морской пучины сон,
Он, также как и те, что тонут в грезах,
Воскликнет гневно в сумраке ночном;
И молнии блистают непрестанно,
В его словах угроза прозвучит,
Как будто руки держат неустанно
Холодный меч в бушующей ночи.
Они заставят содрогнуться мрамор
И горы, что темнеются вдали;
Деревьев кроны за старинным храмом,
От крика вздрогнут и замрут в ночи;
И зазвенят они набатной медью,
Как зов ночной, что воронов манит,
Дыхание со привкусом возмездья
Былинки на могилах озарит.
Провозгласят они позор всеобщий
Убийцам и всей этой гнусной лжи!
И души позовут уже усопших,
Тех воинов, кто головы сложил!
Над поколеньями, что позже будут,
Парить им суждено, что было сил.
И если те, кто живы, вдруг забудут,
Они поднимут мертвых из могил.
30 марта 1853. Джерси
В те времена то был упадший город
Под властью англичан, властителей морей,
Который пушками согнули и террором,
Он исчезал средь всполохов огней.
Орудий гром в ночи его тревожил,
И в ранний час, когда рождался день,
И Альбион его когтями искорежил,
Республика мужала от дьявольских когтей.
Помятые фрегаты у причала,
Лохмотья флагов хлещутся вдали;
Орудий жёрла замерли устало,
Стелился дым над проседью земли.
Рев укреплений, взрывы полной силой,
От вспышек яростных волна светилась так,
Как будто бы небесное светило,
На молнии рассыпалось впотьмах.
О, как блистательны истории страницы,
Где все смешалось, мачты, якоря,
Сигналы боцмана, снаряды и зарницы,
Безмерным ужасом объятая земля.
О, Франция! Твоя судьба примером
В истории на тысячи веков,
Навстречу тиграм королей и их пантерам,
Ты снарядила всемогущих львов.
Четырнадцать неустрашимых армий
Стояли грудью за республику горой,
В морях и океанах побеждали,
Героев сотни выбросив долой.
И на рассвете солнечном, играя,
Внезапно ослепляя им глаза,
Вставали незнакомцы, прославляя
Неведомые прежде имена.
Им дни казались беспримерной былью,
Они кричали: Доблесть или смерть!
И слава, распластав над ними крылья,
На лица храбрецов пролила свет!
II
Сегодня здесь вконец весь стыд потерян.
Здесь каждый низок, злонамерен, ядовит,
В грязи былое счастье он намерен
Топить, как душу утопил уже в крови;
Монеты в кузницах чеканят «блинопеки»,
Клятвопреступник и развратник-педофил,
Грабитель, нож приставив к горлу у дороги,
Прохожим ночью не дает пройти.
Но пробил славный час святого искупленья,
И как бы ни старался укрыться и уйти,
Пират, убийца, вор или мошенник,
Отцеубийца иль бандит,
Он вышел из дворца иль из лачуги,
Находит руку он холодную, как меч,
Которая кладет на плечи плащ ворюге,
На шею обруч одевает наконец.
Встает заря, для них она печальна.
Подъем! Бредут, неведомо куда,
И цепь зашевелилась неслучайно,
И манит: я, мол, здесь, иди сюда!
Они идут под палками в оковах,
В лохмотья превратились их штаны,
Таща постыдный пурпур свой греховный,
Унижены, сердиты и страшны.
Босые ноги, шапки над глазами,
С утра уже усталый, мертвый взгляд,
Они работают, ворочают камнями,
Без перерыва, и сегодня, и всегда.
Дождь или солнце, лето иль зима,
Сияет лето или хлюпает январь,
Все решено, судьба их свершена,
На нарах воспоминать, что было встарь.
Когда надсмотрщик по головам считает,
Они по двое заберутся на понтон,
Согнувшись, от позора замирает
Душа, под этим гнетом жалок он.
Мысль неуемная скользит еще порою,
Живые мертвецы и вечные рабы,
Они ползут, кнут получая, как изгои,
Как оскорбление мужчины и судьбы.
III
О, город, покрытый позором и славой,
Где вновь осужденных обрили навек,
С тобою, Тулон, здесь прославился дядя,
Племянник твой здесь завершает свой век!
Иди же, проклятый племянник двурушный!
Твой дядя великий, на ком позор твой,
Он сам заряжал теми ядрами пушки,
А ты его еле волочишь ногой!
Брюссель, 28 октября 1852
III. Сюда идите! Здесь скопленье прихожан
Сюда идите! Здесь скопленье прихожан,
Благословенья ждут десятки горожан;
Вон нищий, старый, и урод, и сплетник.
Святоши местные, всем тумаков отвесив,
Ведут нас к небесам. Гримеров бледный рой
Души Иисуса, здесь мошенников с лихвой!
Из древней Византии вы вспомните ли весть
Про Иоанна Златоуста, императрицы месть?
Они могли б и Ювенала воспевать в газете,
Им все равно, как журавлю с вальдшнепом.
Цитируют великих: Вольтер, Руссо, Дидро —
Перед судьей духовным. Понять нам не дано.
И Эскобара шлют посылками хлыщей
Церковным сторожам за несколько грошей.
И с иезуитской хитростью своим дешевым мылом
Они нас моют так, что кровь стучит по жилам,
В той прачечной костер, там пепел сплошь дымит.
Здесь оговор и сплетни выносят как вердикт,
И газетенка эта получит доступ в рай
Со своей бандой грязной, шалящей через край.
Они теперь великие, в то время их оплот,
Все десятину славит и бьется за приход.
То от Иеговы солнце шлют, то бесконечный дождь.
И ангел с огненным мечом им открывает все ж
Две створки и впускает их в небесные врата,
Святые, ярко-красные под знаменем Христа,
И утром в ранний час, когда встает рассвет,
Когда заря уже зажгла волшебный свет,
Она краснеет от стыда, от дел, грехов людских,
Взирая на людей, что можно ждать от них,
Глаза ее наполнены слезами поутру,
Они ж карабкаются вверх, к апостолу Петру.
Привратнику несут газет бесстыдных срам,
Там оценив Всевышнего, ну, словно, интендант!
И распекая, и браня его за ветры и прибой,
И предъявляя счет ему за революций бой,
И за звезду небесную, что надо б повернуть,
За то, что он земле назначил данный путь,
За колокол с причастием, за божью благодать,
В письме отвратном этом уже стоит печать.
В поломанной карете кого теперь винить?
Не знал маркиз, что кучер прикажет починить,
Не ведая, куда же направить род людской
Наш бедный Бог уверен, что узел грозовой,
Который так сверкает и ищет в небесах,
Не знает, как ударить, где недовольных тьма.
А уничтожив Рим, они смогли б и Спарту.
И очарованы одним лишь Бонапартом.
Брюссель, ноябрь 1852
Так наслаждайтесь отдыхом, который дал владыка,
Мятежные сердца, семи ветрам открыты,
Ведомые несбыточной мечтой!
Вас заблужденья мучили, иль ненависть и зависть,
Уста, казались пьяными от жизни и бросали
В толпу призыв хмельной.
И друг за другом появлялись смутно лица,
На улицах в толпе шагала вереница,
Не замедляя шаг,
Подвижны, как вода, шумящая в фонтанах,
Стремились наугад, в терзаниях погрязнув,
Прерывисто дыша.
В пылающих умах огонь горел все злей,
Мечта низвергнуть варвара с Шанз-Элизе,
И человека Ватикана.
Ваш вольный дух плесните за фарватер,
В мятежном веке ваши души – кратер,
А весь народ – подобие вулкана.
Душой любили вы, повязанной цепями,
А вечером тревожным пронизаны печалью,
