Со ртами приоткрытыми, застывшие в крови,
С лицом землисто-бледным и небом визави.
В своем немом спокойствии они еще ужасней,
С их лицами опухшими и синевой в подглазьях,
Во мгле, среди дрожащих от ветерка кустов,
Не каждый это кладбище преодолеть готов.
Здесь и праздный богач, и трудяга – бедняк,
Мать, похоже, дитя не отыщет никак,
Старик и красотка в обнимку со скелетами,
Красавица-невеста с губами фиолетовыми,
Они лежат бок о бок у тиса неподвижно,
И синевой подернуты взволнованные лица;
А в них отражены все преступления века,
Глазницы отрешенно глядят в пустое небо.
Кто-то бродит с утра с предрассветной росой,
Ищут тех, кто вчера не вернулся домой;
Видя их искаженные ужасом лица;
Та декабрьская ночь, что готова излиться,
Мертвецов накрывала своим саваном черным,
Стражник кладбища вечером, мрачным и темным,
Убегал побыстрей средь надгробий нестройных,
Содрогаясь от страха видеть лица покойных.
Их родные рыдали над роком судьбы,
Овевал горький ветер под саваном лбы,
Их безмолвные тени в тиши одиноки;
О, погибшие! Что Вы расскажете Богу?
Видеть всех этих мертвых казалось нелепо,
Всюду шеи торчат и глаза смотрят в небо,
На погосте, где кроны деревьев дрожат,
Донеслись звуки горна, Фемиды набат,
Мертвецы все проснулись, застыла природа,
Бонапарта увидев у ворот небосвода,
Он ничтожную душу принес Господу Богу,
Все свидетели вышли из могил на дорогу.
О. Монмартр! Когда ночь настает неизменно,
Здесь прохожий любой обойдет эту стену.
VI
Лишь месяцем спустя, вошел он в Нотр-Дам
Надменно. Струился терпкой мирры фимиам,
И башни вздрогнули под колокольный звон;
Архиепископ здесь же, среди святых икон,
Торжественная мантия в нелепой красоте,
В глубинах алтаря, подальше, на кресте,
Распятый Иисус в его глаза глядит.
Как нечестивец этот смел к Богу подойти?
Как волк, который лижется, когда ягнят задрал,
Усы пригладив, молвил он: «Я родину спасал!
О, ангелы! Примите ж меня в свой легион!
Семью и церковь защищал, порядок и закон!»
В его бесовском взгляде, с бесчестьем пополам,
Слеза вдруг заблестела … – О, стены Нотр-Дам!
О, бездны, что открылись Иоанну Богослову,
О, твердь небесная, встречавшая Сеяна и Нерона,
О, ветры буйные, Тиберия принесшие на Капри,
В галере золоченой, в морских соленых каплях,
Дыханье утренней зари и севера зарница,
Скажите, что, фигляр? Он стал уже убийцей!
VII
О, ты, что бьешь своей волной,
На мои сложенные крылья под скалой,
Да, побежден, но ведь не сломлен я,
И тонет челн, и с ветром тешится пучина,
Зачем ты говоришь со мною беспричинно?
О, море темное, чего ты хочешь от меня?
Ты ничего не можешь! Точи плотины,
Гони волну, бросая клочья тины,
Оставь меня страданьям и мечтам;
Все воды и глубин дыханье,
Увы! Прошли бы мимо злодеянья,
O, море, неподвластное годам!
Я понял. В отвлеченьи ищешь путь.
Ты говоришь: «Брат мой, покоен будь,
Спокойствие, озлобленный мудрец!»
А ты, о, море, тянущее в глубину,
Ты можешь упокоить разъяренную волну,
Соленой горечи и чистоты венец?
Ты веришь в свою царственную власть,
Тебе несут свои восторг и страсть,
Судьба твоя прекрасна и горда,
И небеса сияют неизменно,
И каплями твоей волны священной
Омыта предрассветная звезда!
Ты говоришь: «Иди, забудь мечту!»
Ты мне показываешь сломанную мачту,
Зеленые утесы и камни без границ,
Морскую пену вдалеке, она устало
Кипит и падает на пепельные скалы,
Как стая белокрылых птиц,
Где рыбаку так всласть поется,
Морская гладь, куда ладья несётся,
Моряк бывалый у штурвала,
Большие волны бьют ладью.
Ты, море, милость даришь мне свою
С безмерным ужаса оскалом.
– «Отдай мне душу! – говоришь.
– Со мной ты гнев свой усыпишь,
О, путник, брось свой жезл прибою,
И обрати ко мне свой грешный взгляд».
Ты говоришь, тобою усыплен Сократ?
Здесь и Катон был тоже упокоен.
Нет! Уважай суровый ум,
Взбешенный от тяжелых дум,
И разум, от злодейства истомленный!
О серых скалах и победах говори,
Оставь мои терзанья, что внутри!
Тебя я ненавижу, берег темный!
О море! Иль не ты, служака,
Всё тащишь на себе куда-то
Средь рифов, неба, полутьмы,
В Кайенн, в глубокие каньоны
Понтоны черные, которые на волнах
Болтаются, как мрачные гробы!
Разве не ты – не лицемерь! —
К могилам открываешь дверь,
Все наши жертвы там недвижно спят,
Во трюмах, где соломы даже нет,
И медной шеей опираясь на лафет,
Там пушки, порохом набитые, стоят.
Но от страданий и от вечной муки
Те гордецы уж опустили руки,
Тогда, не ты ли, бездна назначаешь
Им наказанье в этот скорбный час,
И, как приспешник, своим гулом ты подчас
Отчаянные крики их скрываешь!
VIII
Так было! – история промолвила тогда,
И перестала плакать, краснея от стыда.
Когда очнется нация от полного забвенья,
Когда прибудет миг святого искупления,
О, меч кровавых дней, не выходи из тьмы!
Нет-нет! Он – не для всех, для демона войны,
Чтоб наказать предателя, чтоб мрачный день угас,
Луч боли и страдания сияет в этот час!
В воспоминаньях стынет серьезный, мудрый ум!
Жандармы с саблей наголо, тележки старой шум,
Слышна дробь барабанов, призывы мчаться в бой,
Толпа сидит на крышах, бежит по мостовой,
Былые забастовки, и сумрак злачных мест,
Косые треуголки мелькали где-то здесь.
О, мрачные виденья! Покиньте мои сны!
О небо! Мы здесь с миром и не хотим войны,
И всяк свою работу вершит в погожий день,
Поэт благообразный воспел труды людей,
Трибун громкоголосый вещал до хрипоты,
Ломались эшафоты и троны, и щиты,
И с каждым днем слабели страданья и вражда,
Перед людьми открылась священные врата,
И Франция шагает, в груди огонь святой,
Но вот, пришли те люди, страны позор живой,
Бандит, елеем мазанный, водою окроплен,
И эти негодяи, несут резню и стон,
Убийство, кровь и смерти, все ужасы войны,
Засеяли невзгодой судьбу родной страны.
О, господи, помилуй! Дрожишь, как будто, весь,
Услышав лишь два слова – репрессии и месть,
Я тоже вне закона, в тернистых берегах,
Печальный, я мечтаю, сжав голову в руках,
Я чувствую порою, подняв свое крыло,
Что скоро дни настанут, в них верилось давно!
Громада с ясным взором и пылкою душой,
Мятущиеся люди взывают: Ангел мой!
О, муза! Революция! Тебя я не постиг,
И гневом беспощадным горит твой гордый лик,
А род людской, поддавшись злодеям, подлецам,
Лишь о спасеньи молит, припав к твоим ногам.
Ах! ты разделишь, Дева, мучительную боль,
И с матерью божьей поделишься судьбой.
Выносливый трудяга, рабочий полугол,
И жнец, посланец Бога, не зря сюда пришёл,
Чтоб выкосить бы за день столетья нищеты,
Без страха и упрека, он с правдою на «ты»,
Под стать легионеру, что славится в веках,
Ты победил Европу, зажав в своих руках
Властителей коварных, их сокрушил навек,
Ты создан, чтоб собою предвосхитить рассвет,
Ты тот, кто злым террором свободу защитил,
Необходимость эту ты на себя взвалил!
В истории ты светишь, как яркая звезда,
Ты – ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ и будешь им всегда!
Ничто не будет ярче и пламенней, поверь,
Ты был рожден режимом, где ужас входит в дверь.
И воспитанье это, где дух свободы жил,
Имело все же силу в тебе, монархий сын,
Взращен плохим примером и нравами отцов,
Они в тебя вложили бунтующую кровь,
Не знал ты, что все это приносит боль и зло,
В ней ненависть со смертью смешалась заодно;
И сбросив Капетингов, тиранов, королей,
Боролся против них и бился, не жалея,
Сегодня мы ликуем благодаря тебе,
Свободы сын! Мы знаем путь к праведной судьбе,
Чтоб Франция хотела всегда и навека,
Чтобы любовь струилась по дремлющим брегам,
Святой закон Христа и братства чистота
Сияли бы над небом, как ранняя звезда.
Возлюбим же друг друга! С надеждой на устах,
Мы станем братством ангела в божественных лучах.
И святость этой веры нам освещает путь,
Чтоб даже и во гневе не меркла эта суть.
И принципам свободы наш разум подчинен,
Так мало – победить… В веках остаться – всё!
Итак, схватив злодея, дрожащего в тиши,
Мы наказаньем этим возмездие свершим.
Позор, не смерть. Покроем забвением те дни,
Былое королей навеки упразднив,
Страданья и пытки, и виселицы грех,
И будущему нации вернем счастливый век.
Где счастьем или горем владеет вечный мир,
Согласие, в объятьях нас всех объединив,
