клубы сигаретного дыма (ветер, будто нарочно, сгонял их к моему лицу — словно я не надышался запахом тлеющего табака в репетиционной комнате музыкантов).
Свет фонаря мигнул, будто подал сигнал.
Собиравшиеся «рихтовать» мне лицо парни тут же едва ли не хором заговорили. Они указывали друг другу на меня, ухмылялись, разводили руками, покачивали головами и вслух удивлялись своей «слепоте невнимания». В переводе на литературный русский язык их восклицания прозвучали бы как: «Удивительно! Ничего себе! Вот это да! Как такое случилось?»
Я махнул рукой — отогнал застывшее около моей головы облако дыма.
Заметил, что наиболее «образные» выражения использовал низкорослый ПТУшник. Он чуть пригнулся — заглядывал мне в лицо снизу вверх, будто под таким углом надеялся лучше меня рассмотреть. Хлопал себя ладонями по бёдрам, пожимал плечами. Он снова красочно и остроумно подшучивал, но уже не надо мной — над своей «невнимательностью».
Петров ко мне не подошёл — лишь подмигнул мне и в очередной раз за сегодняшний вечер показал поднятый вверх большой палец.
— Ты молоток, Котёнок, — заявил он. — Настоящий талант. Пел сегодня: просто зашибись! Мне понравилось. А Надюха так просто влюбилась в тебя. Сказала, будь ты хоть на пару сантиметров повыше — бросила бы меня к чертям собачьим и ушла к тебе. Всю дорогу до своего дома пела мне эту твою песенку: «Я же для тебя котёнок…»
«Уже Котёнок, а не Крыло, — отметил я. — Непонятно только, к лучшему ли эти перемены». Застегнул куртку. Хотел было передать через Русика привет его «Надюхе». Приоткрыл рот… но тут же позабыл, что именно намеревался сказать. Потому что ко мне разом ринулись все собравшиеся вокруг меня ПТУшники: не только те семеро, что покушались на мою «морду», но и спутники Петрова (один лишь Руслан поглядывал на меня со стороны и усмехался). Мне наступили на обе ноги (и не раз). От мужских голосов я едва не оглох. Быстро убедился, что в драке против всей этой компании мне ничего хорошего не светило. Парни чуть было не уморили меня одними только запахами одеколонов и перегара! Они похлопывали меня по плечам (вколачивали в асфальт), пожимали руку, осыпали «скупыми мужскими» похвалами. Не «рихтовали» меня, как изначально планировали. Но всё же едва не затоптали, подобно стаду мамонтов.
Парни дружно заверили, что я «клёво спел». Сказали, что у меня «талант». Песню «о котёнке» «хабзайцы» обозвали «просто улётной». Уточнили, в какой школе я учусь («Первая школа — самая нормальная из всех», — высказал своё авторитетное мнение низкорослый ПТУшник). Предложили «обращаться» к ним, «если что». Подкинули идею «бросить» Рокотова и организовать свой «нормальный» ансамбль. Цветы они мне не подарили. И не потребовали автографы. Но угостили тремя сигаретами. Я не закурил. Уклонился от вспыхнувшей у меня перед глазами спички. Но и не отказался от подарков — сжал их в кулаке. Толпа «восторженных поклонников» отступила примерно через минуту (показавшуюся мне едва ли не часом). Напоследок ПТУшники несколько раз стукнули меня по спине — я едва не уронил на землю очки. Попрощались со мной. Все клятвенно пообещали, что придут на моё «следующее выступление».
Я смотрел парням вслед, вспоминал предостережения Сергея Рокотова: парень настойчиво не советовал мне встречаться этим вечером с сегодняшними посетителями танцплощадки. Перед мысленным взором мелькнули описанные Рокотом «ужасы». Сергей признался мне, что однажды «наступил на эти грабли» — с тех пор он «полтора-два часа» после выступления «тихарился» во Дворце культуры («пока всё не успокоится»). Я посмотрел на зажатые в руке сигареты (одну сигарету классифицировал, как папиросу). Подумал: мне ещё повезло, что столкнулся с парнями, а не с девицами. Догадывался, что от школьниц бы я минутой «похлопываний по плечам» не отделался. Воровато огляделся, втянул голову в плечи. Выбросил сигареты в заполненную мусором «с горой» урну. Поднял воротник, сунул руки в карманы, опустил голову. И зашагал домой: придерживался тёмной стороны тротуара и не смотрел на лица прохожих.
* * *
Воскресенье я начал с утренней зарядки. Вчерашняя встреча с ПТУшниками простимулировала моё желание всерьёз заняться своим телом. Приседаниями и отжиманиями от пола я сегодня не ограничился — сделал полуторачасовой комплекс упражнений. Хотя логика подсказывала, что для подготовки к новой встрече с большой агрессивной компанией мне пригодились бы не отжимания, а регулярные пробежки. Но после полутора десятков лет, проведённых в инвалидном кресле, о беге я часто забывал: так же, как это случилось и вчера вечером. На пробежку сегодня не решился. Зато вдоволь покувыркался на ковре от окна до стены. И отработал самостраховку при падениях — вспомнил о тренировках в секции дзюдо. Грохотом своих костей о пол я разбудил маму. Та умылась, немного понаблюдала за моими стараниями. И тоже решилась на воскресный подвиг: отправилась на кухню жарить блины.
После завтрака я вернулся в свою комнату, немного постоял около окна — невидящим взглядом скользил по двору, по кронам сосен и елей. Понял, что родившаяся ещё после первого похода в гости к Алине Волковой идея окончательно созрела. Я взглянул на приколотый к обоям над письменным столом маленький карманный календарь. Отметил, что до конца года осталось три с половиной месяца. «А там ещё будет пять месяцев до школьного выпускного, — подумал я. — Времени более чем достаточно». Вынул из ящика стола чистую тетрадь на двенадцать листов, повертел её в руках. Увидел отпечатанный на обложке «Государственный гимн» — пробежался взглядом по его строкам. «Партия Ленина — сила народная нас к торжеству коммунизма ведёт!» — мысленно повторил я. Уселся за стол, выпрямил спину. Открыл тетрадь на первой странице и пока ещё вполне разборчивым почерком написал: «Глава 1».
Первые предложения получились корявыми, будто составленные человеком, плохо владевшим русским языком. Я безжалостно зачеркнул их и начал повествование в привычном для меня стиле: сразу с диалога. Главный герой книги (пока существовавшей лишь в моём воображении) уже виделся мне реальным человеком: с конкретными привычками и с собственной манерой разговора. Потому я не следил за тем, как будут говорить персонажи — уделял внимание лишь содержанию их диалога. Уже через десять минут заполнил неровными строками первую страницу. С грустью вспомнил о работе на компьютере: о текстовых редакторах, где можно было править текст лишь нажатиями клавиш. Но тут же прогнал эти неуместные сейчас воспоминания. Мысленно вернулся к уже распланированной в уме истории. Удерживал в воображении образы персонажей и старался не перегружать текст сухими историческими фактами.
Ближе к обеду я понял, что при всём желании не уделю работе над книгой много времени. Потому что непривыкшая к длительным нагрузкам рука уже едва удерживала шариковую ручку, требовала отдыха. Я долго откладывал перерыв: персонажи в моём воображении не умолкали ни на мгновение — спешно записывал их беседы, заполняя болтовнёй воображаемых людей пустые строки в тетради. Прервал свои труды, когда в комнату заглянула мама и позвала меня обедать. Из-за письменного стола я выбрался не без труда, но в хорошем настроении. Только теперь признался самому себе, что скучал без писательской работы. По ощущениям, я «бездельничал» уже около года. Придумывать и рассказывать истории о воображаемых людях мне нравилось всегда — сколько бы ни говорил в прошлой жизни друзьям и родственникам, что сочинял свои «сопливые любовные романы» лишь ради денег.
Мама заметила мой «вновь вспыхнувший» интерес к написанию текстов.
— Я думала, ты уже оставил эту затею, — сказала она. — Со дня папиного отъезда не видела, чтобы ты открывал свои тетради. Считала, ты отказался от идеи стать вторым Достоевским.
— Не отказался, мама, — ответил я. — Только сделал паузу в работе. Всё это время я думал над новым сюжетом.
— А что со старым сюжетом?
— Старый — никуда не годится. Изменю его. Кардинально: до неузнаваемости.
— И о чём же будет эта твоя изменённая книга? — спросила мама.
— Это пока секрет, — ответил я. — Но заверяю тебя: папе она точно понравится.
После обеда я продолжил работу.
Но высидел за столом лишь чуть больше двух часов. До тех пор, пока ни заметил, что новые предложения ложились на бумагу всё реже, а я всё чаще снимал очки и потирал глаза. Пальцы уже с трудом удерживали шариковую ручку. Мысли в голове становились всё более путаными. Воображаемые персонажи книги обленились: не искрили эмоциями и никуда не спешили — лишь лениво обменивались ничего не значившими (для основного сюжета) фразами. Я больше не видел логику в их действиях и разговорах. Потому сыпал на страницы тетради необязательными описаниями.
