'Значит, живы все… Это хорошо'
Верной и правдой послуживший револьвер не пережил удара о массивный лоб теперь уже покойника. Когда он подобрал его, тот тут же *переломился* пополам прямо в руках, и фиксироваться упрямо не желал, блестя свежим изломом защёлки. Пришлось поднимать, отброшенный было за ненадобностью *Манлихер*, и озаботиться проблемой боеприпасов. Гулко сглотнув, поморщился и спросил, покашливая и сипя, у добровольца- санинструктора:
— Что с ним?
— Руку, Ваш Бродь, слегка. На излёте похоже, только чуток мяса дёрнула…
— Ага. Вода у кого есть? Бл… Уходим в кустарник, ждём наших… пошли…
К тому моменту, когда показалась редкая цепь пограничников с винтовками наперевес, настороженно вглядывающаяся в *зелёнку* перед собой, он и его *засадный полк* уже достаточно отошли от горячки скоротечного боя. Болело колено, саднили рассаженные при торопливых перезарядках пальцы, стягивал кожу лица высыхающий пот…
— Эй! Есть кто? Руки вверх и выходь!
Не доходя до края оврага шагов десять, цепочка распалась: солдаты присели за немногочисленные укрытия, готовясь к возможному бою, а командующий ими старший унтер Григорий принялся надсадно орать, настороженно поглядывая по сторонам.
— Ваш Бродь?
— Давай, только потихоньку…
— Эгей, браточки! Свои, не пальните там!
— Ну-ка выходь, глянем каков ты свой…. ага, Панько. Его Благородие… где?!!?
Последние слова унтер прорычал, с подозрением и угрозой, но быстро сменил гнев на милость, увидев своего командира живым и почти невредимым. Едва солдаты, приблизившиеся, наконец, к размочаленному краю, заглянули в овраг, зазвучали многочисленные матерки и упоминания Господа, а одного чересчур впечатлительного вырвало. На дне, вповалку, в два, а кое — где и в три слоя, лежали трупы. Несколько вытянувшихся в последнем усилии тел, лежали отдельно, редкой линией показывая, куда убежали самые удачливые. Вот и постреляли…
Когда вернулся отправленный на поиски удобного спуска и подъёма солдат, показались и остальные офицеры Олькушского отряда — Блинский и Зубалов. Первый сразу же развил бурную деятельность, раздавая направо и налево громкие команды и лихо гарцуя при этом на жеребце. Зубалов вел себя заметно проще и скромней — при виде первого же мертвеца его стало тошнить, и он мужественно боролся с собственным желудком, не обращая больше ни на что внимания. Вот к этой *сладкой* парочке и направился подпоручик Агренев, слушая по пути доклад своего унтера:
— Пятеро убито, осьмнадцать ранено, из них двое тяжко. Нарушителей убито тридцать один, пятерых раненых нашли… если только выживут, все тяжелые. Оружие пока подсчитывають, исчо не всё подсобрали. С той стороны порубежников видели, но близко не подошли, издалече смотрят, в трубки зрительные…
Отдав недлинный рапорт, Александр был многословно похвален и отправлен обратно на заставу, писать подробный отчёт, и, как изящно выразился штабс-ротмистр:
— Приводить себя в надлежащий такому герою вид.
Видок и в самом деле был не очень: где то потерялась фуражка, китель был весь в надрывах и бурых пятнах от земли и травы, на бриджах тёмными пятнами выделялись колени, и сам себя чувствовал… в соответствии состоянию кителя, можно сказать.
Как позже оказалось, совет был дан очень вовремя — до вечера на заставе не побывал только самый ленивый из высокого начальства. Отрядный писарь замучился переписывать подробный рапорт подпоручика Агренева, в основном из-за того, что все требовали уточнить тот или иной момент. Кто стрелял первым? Где и как всё началось? Где был командир заставы? На последний вопрос Александр твердо отвечал, что он повел на помощь летучий отряд (так было принято именовать аналог группы быстрого реагирования), а штабс-ротмистр поспешал следом с основными силами (после этих слов, нервничающий Блинский едва не кинулся обнимать подчинённого). Точку в граде вопросов поставил чиновник департамента, рассеянно поинтересовавшись:
— Скажите… ээ… подпоручик, а нельзя ли было всё уладить мирно?
— Можете не отвечать, подпоручик князь Агренев!
За него ответил самый старший по званию из присутствующих. Армейская солидарность против гражданской *штрафирки* мигом сплотила окружающих его офицеров, неприязнь ко всяким…писарям, была у них на уровне безусловного рефлекса. Уже выходя из канцелярии, подполковник Росляков задержался:
— Напомните мне — сколько вы уже служите?
— Недавно минул первый год, господин подполковник.
— Хм… Продолжите в том же духе, и я уверен — быть вам в генеральском чине. Вам передали приглашение на бал? Прекрасно, продолжим нашу беседу попозже… Всего хорошего, князь.
— Честь имею.
Через день, ознакомившись с окончательным вариантом рапорта о происшедшем бое, подпоручик был сильно удивлён. В результате всех *проверок и уточнений*, невесть откуда появились ещё 15 нападавших. Для круглого счёта не хватало, что ли? Их отсутствие объяснялось очень просто — их, сильно израненных, заботливые контрабандисты унесли с собой… Как только не надорвались, бедолаги? Наверняка, традиция приписок, в СССР зародилась не на пустом месте, а, так сказать, имеет глубокие исторические корни, хе-хе. Ну да ладно, Сергею Юрьевичу виднее, сколько там было нарушителей госграницы. Небось, на очередную медальку бонусы копит…
Несмотря на все опасения, первый бал в жизни Александра, неприятностей не доставил — окружающих его офицеров больше занимали присутствующие на этой своеобразной дискотеке дамы, и общение по интересам, а не молодой и никому неинтересный подпоручик. Чином пока не вышел, что для дам, что до остальных. Поэтому он, полюбовавшись издали на манерных, кокетливо- томных *красавиц* (вообще-то попадались и действительно милые мордашки), ознакомившись с *высшим обществом* небольшого города Ченстохово, остался этим знакомством доволен: неспешный ритм жизни, немудреные интересы… Все разговоры вертелись вокруг двух тем: день рождения какой-то мадам Кики, и слухи и сплетни из Варшавы и Петербурга, причём — день рождения неизвестной ему мадам интересовал всех куда как больше. Самым же главным результатом посещения бала, стал невольно подслушанный разговор об энтузиасте-оружейнике. Речь в нём шла о долгах оружейного мастера Греве. Вернее о том, что тот вечно придумывает всякую ерунду вроде ненужных усовершенствований, вбухивая в это дело половину своего, и так не сильно большого жалования, вместо того, что бы просто прилежно делать свою работу. Отдали старую винтовку на запчасти — а он из неё карабин сотворил. Другую, списанную, сам купил и переделал в гладкоствольное охотничье ружьё. Теперь вот мается, пытается продать…
