— Кадры решают все…
— Что ты сказал милый?
Голос камер-фрейлины был сонный, но она уже привычно отреагировала даже на его шепот. Иван Антонович только обнял ее чуть крепче — Маша сильно переживала за него, панически боясь возможного покушения.
— Спи, малыш, все будет зер гут…
Глава 12
Варшава
Король Польский
Великий князь Литовский
Станислав Август Понятовский
полдень 26 ноября 1764 года
— Теперь я король! Но, Боже, как странно выглядит это название — король «Республики»!
Негромко произнес слова в звенящей тишине роскошно обставленного кабинета сидящий в удобном кресле еще молодой мужчина. Новому польскому королю Станиславу Августу Понятовскому едва исполнилось 32 года, он был красив и статен.
Недаром восемь лет тому назад великая княгиня Екатерина Алексеевна, оправившаяся от родов цесаревича Павла и от высылки Салтыкова, ее давнего любовника и тайного отца первенца, обратила на него свой взор, тоскуя по мужской ласке. Женщина вскоре подарила ему, тогда еще скромному секретарю английского посланника Вильямса, свою пылкую любовь души с изголодавшимся телом — он до сих пор вспоминал те безумные по своей горячности ночи с теплой улыбкой.
— Какой тогда вышел презабавный конфуз!
Понятовский хмыкнул, вспоминая как однажды чуть ли не погиб от разрыва сердца. Утром молодой любовник попался в руки охраны Ораниенбаумского дворца, где великокняжеская чета проживала в некотором отдалении от блестящего Петербурга. Его скрутили голштинские гвардейцы и привели к цесаревичу Петру Федоровичу, который сидел в кабинете, в одном халате, пил вино и курил трубку. Рядом с ним в весьма неопрятном виде находилось любовница Елизавета Воронцова, племянница будущего канцлера — при дворе устойчиво ходил слух, что в постели эта парочка занимаются чем угодно, кроме радости плотской любви.
«Где-то я видел эту рожу», — произнес недовольно великий князь и задал вопрос — «И, какого черта, вы вылезали из окна, если можно выйти из двери? Ты кто такой, и зачем проник во дворец?!»
Станислав молчал, понимая, что честный ответ полностью уличит великую княжну в супружеской неверности. Молодой человек покрылся холодным потом и с ужасом ждал момента, когда усатые гвардейцы потащат его в подвал и там под пытками он заговорит.
Страшно!
Но честь шляхтича была дороже, хотя он видел, как злобно прищурился великий князь, который не выдержал и спросил любовницу, что в расхлябанном виде пила утренний кофе.
«Романовна, ты этого дворянина видела?»
«Ага, он секретарь аглицкого посла», — Воронцова зевнула во весь рот, — «вроде к твоей женушке неровно дышит, наверное, из ее опочивальни вышел — вся шея в засосах».
Великий князь пристально посмотрел на него, и приказал гвардейцам привести Екатерину. Та вскоре пришла в кабинет, накинув на пеньюар халат. И смертельно побледнела, увидев связанного Понятовского.
«Что приуныли, попались в силки голубки», — хмыкнул Петр Федорович в мертвящей тишине. И засмеялся:
«Ладно, не прячьтесь от нас, дело молодое, все понимаю. Давайте, целуйтесь! Мадам, да отведите же его в опочивальню, и делайте то, что собрались. Я прикажу, сударыня, вашего амурного друга пускать впредь без задержек, пыхтите под одеялом».
Пришлось целоваться, причем пылко — Екатерина чуть дрожала в его руках, а великий князь их подбадривал. И вскоре они оказались снова в опочивальне, из которой Станислав утром попытался неудачно выйти. Но такой бешеной страсти он не видывал прежде — тогда ему показалось, что оба сгорели в ее огне.
Но как только великая княгиня оказалась в «интересном положении», а Петр Федорович выразил сомнение в законности сего щекотливого момента, реакция императрицы Елизаветы Петровны последовала мгновенно — посланника Вильямса выслали из страны, самого Станислава выставили, посоветовав никогда не появляться в России. Великая княжна родила девочку, отцом которой, понятное дело, был Понятовский, жаль, что он так никогда не увидел несчастное дитя…
К престолу Станислав подобрался неожиданно — после смерти короля августа, третьего этого имени, из саксонской династии курфюрстов, влиятельный род Чарторыйских, что в Польше называли Фамилией, выдвинул его кандидатуру на сейме.
Момент оказался удачный — шляхта оказалась немногочисленной, причем из поддерживающих русские притязания, так что к великому удивлению, его избрали польским королем и великим князем литовским. Пришлось долгое время ожидать коронации, ожидая, что вмешается русский посол в Варшаве князь Репнин — он найдет способ отстранить молодого аристократа от короны. Тем более, в Петербурге произошел переворот — его давняя возлюбленная, ставшая русской императрицей, сумела бежать из страны в самый последний момент, вместе с сыном, голштинским герцогом по праву наследования, Паулем-Петером, что был русским цесаревичем.
Станислав искренне обрадовался счастливой участи Фике — взошедший на трон Иоанн Антонович, если бы не приказал ее казнить, то навечно заточил в каменной темнице.
И помочь ей он был бы не в силах…
— В плохое время я оказался польским королем, — с тоской в голосе прошептал молодой монарх, глядя на себя в зеркало. Он страшился легендарного заклятия «за грех предка своего Болеслава». Давнее то было время, когда король Болеслав, второй этого имени, запятнавший себя изнасилование юной паненки, в 1072 году должен быть осужден церковными иерархами. Но все промолчали, боясь королевского гнева, лишь краковский епископ Станислав стал обличать сластолюбца. А так как слуги отказались убивать строптивца в сутане, то король в ярости сам зарубил его мечом и получил интердикт от римского папы.
Прошло много лет, все польские короли в искупление греха короновались в Кракове, лишь он первый принял корону в Варшаве. И сразу же прошел злой слух, что он Станислав-Август из рода Понятовских станет и последним польским королем.
— Надо обойти это заклятие, королю Станиславу Лещинскому оно дорого стоило, — пробормотал молодой монарх. И тут ему в голову пришла невероятная мысль, и он осознал, что ему нужно сделать, причем незамедлительно, только найти подходящий повод.
— Я попрошу прощения у Святого Станислава тем, что учредив орден его имени, отведу и от себя, и от всего королевства беду. У нас есть орден Белого Орла, а так станет еще один, как у других монархов в обыкновении. И пусть его лента будет красной, как цвет пролитой крови святого. С белыми полосками по краям — искуплением греха.
Мысль молодому монарху понравилась, он повеселел и задумался над бедами, что сыпались на королевство как из рога изобилия. И все потому, что ни в одной стране, «вольности дворянства» не были доведены до столь крайней степени, что привели королевство на край пропасти.
Решения сейма невозможно было провести в жизнь, ибо всегда находился один шляхтич, что мог подняться со скамьи и громко произнести — «liberum veto» — после которого любое принятое решение отменялось. Этим пользовались враги Польши, то подкупая таких панов, то играя на их честолюбии глупца или изменника — тут с какой стороны посмотреть. И с этой традицией ничего нельзя было поделать!
Имея такие права, паны собирались на конференциях, где устраивали заговоры и могли вполне законно поднять мятеж против короля, который именовали рокошем. Или сколотить конфедерацию, провести там свой сейм и не признать результаты других сеймов. Или навязать свои решения другим, начав междоусобную войну. И это при том, что многие магнаты имели собственные армии, гораздо лучше вооруженные и многочисленные, чем коронное войско. Последнее в Польше составляло всего двадцать тысяч, и еще семь тысяч в Литве — на них тратилась четверть доходов со всех королевских земель, которые с каждым годом уменьшались. Соответственно, становилась меньше и королевская армия — шляхтичи шли служить с большой неохотой, жалуясь на постоянные невыплаты жалования.
Денег тоже не было, а те, что ходили, вызывали ужас. Прусский король наводнил Польшу своими «эфраимками», а серебра в казне, чтобы начеканить добрые злотые не было. Народ обнищал до последней степени, авторитет королевской власти магнатами игнорировался, они совершенно не хотели подчиняться монарху. Соседи — Россия, Австрия и Пруссия — нагло влезали в дела, подкупая панство на сеймах и всячески интригуя.
