плод длительного отбора и селекции. Не какой-то там Костин сегодня, так сякой-то Митин – завтра. Этот, простая душа, – сразу кинулся информировать. Махая хвостом и искренне ожидая, что похвалят и дадут косточку. Вполне, кстати, заслуженную… К сожалению. А другой может оказаться себе на уме. Очень себе на уме, и знает, что инициатива наказуема, а в том числе, – какая именно наказуема обязательно. Он промолчит и будет неограниченное время разрабатывать, пока не придумает, что со всем этим делать… Поймите, у нас несколько непривычная для Советской традиции стратегия, не самая лучшая, но зато беспроигрышная: быть впереди всех в любых существующих, перспективных и мыслимых разработках… Так что уничтожать его идею мы не будем. Мы немедленно бросим ее в разработку.
– Хорошо. А с этим-то что делать будем.
– А! – Гельветов небрежно махнул рукой. – На ваше усмотрение. Эй! Эй! – Он вдруг остановился, пораженный неожиданной мыслью. – Вы только без этих ваших… Без крайностей там! Чтоб этого у нас не было! Я ответственно заявляю: поссоримся насмерть, и не факт, что вы окажетесь победителем…
– Ну что вы!? Как можно-с, – Гаряев сосредоточенно уставил глаза в одну точку, и Валерий Владимирович почти физически ощутил исходящий от него азарт особого рода вдохновения, – только вот что… Когда у вас эту его писанину как следует разовьют, вы мне пришлете результат вместе с исполнителем…
– Простите, – по положению с этими материалами категорически запрещено знакомить даже вас.
– Да бог с ними совсем, – раздраженно махнул рукой Гаряев, которому замечание не в тему сломало кайф, – вы все вместе пришлите. Тем более, что в ваших хренотах я не пойму ни слова, даже если наизусть выучу… Есть у вас подходящий человечек?
– Еще какой. Девятнадцать лет. С третьего курса МИФИ украл, договорился, что диплом ему и так дадут. На кафедре Научного Коммунизма и Истории Партии страшно недовольны были. Донос написали!
– Вы это серьезно?
– Ну! Смешно, конечно, но тогда я, помнится, рассвирепел страшно, поговорил на уровне куратора, и попросил по ним как следует дать. И дали, надо сказать, по-настоящему, чтоб другим неповадно было.
– Ого!
– Извините. Надо совершенно беспощадно, придирчиво, в совершенно омерзительной манере, скандально искоренять все, что мешает делу. Чтоб у всех этих дураков даже мысли не возникало прибегать ко всяким там ихним фокусам, когда речь идет о делах нашей Системы. Хорошим нужно быть с людьми умными и полезными. Со всеми прочими совершенно необходимы непреклонность и совершенная беспощадность в сколь угодно несоразмерном употреблении власти, – и тогда все будет в порядке. Все тебя понимают и уважают… Совершенно искренне, кстати.
– Профессор! Из вас вышел бы совершенно исключительный уголовник. Крестный Отец. Смотрели такой фильм? А этот, как его, – он стоил ваших хлопот?
– Да. Еще как. Вообще, к сожалению, в нашем деле чем моложе человек, тем он при прочих равных условиях эффективнее. Будь у нас пятнадцатилетние, они, боюсь, обгоняли бы всех этих маститых и заслуженных в пять-шесть месяцев. Это признак любого совершенно нового дела.
– Так вы пришлете мне этого своего вундеркинда? Я хочу, чтоб он доподлинно понял, чего именно я от него хочу.
– О! Огромное вам спасибо… Юрий Андреевич?
– Просто Юра.
– Ну зачем вы так. Возраст не есть эквивалент статуса и значимости… Вам удалось… в сколько-нибудь значительной мере развить идеи из докладной?
– Порядочно, – пожал неожиданно-мощными, покатыми плечами отрешенный, не от мира сего очкарик с редкой белесой щетиной по бледной физиономии, – у него стиль вообще какой-то… дубовый. Сплошные повторы, лишние циклы. А еще он проглядел минимум половину областей применения. Явный не систематик. Навыка никакого.
– Но придумал-то первый!
– Ну, – вундеркинд махнул рукой, – нашли бы не позднее, чем через три месяца систематического поиска. Неизбежно. Но, конечно, молодец. Особенно для технолога.
– Но разницу-то – сумеет почувствовать?
– Хэ… – молодой человек улыбнулся улыбкой одновременно и высокомерной и беспощадной ко всяким там низшим существам. – Да уж хрен-то с пальцем не спутаешь. И ватник с фирмовой дубленкой.
– А нужна? Я ведь все равно собирался о премии похлопотать. И еще… Юрий Андреевич?
– Слушаю вас.
– Строго между нами, – Гаряев чуть развел руками, – совсем-совсем. Дело не то, что секретное, а – достаточно щекотливое, так что вы уж, пожалуйста, – никому.
Проводив вундеркинда, он некоторое время разглядывал документ, насвистывая, как совершенно счастливая птица, а потом подал голос:
– Раечка! Пожалуйста, – состарьте соответствующее количество листочков, да и напечатайте-ка на них вот это… А дату поставьте, скажем, пятнадцатое ноября четыре года назад…
Раечка привычно отпечатала на белых листах желтоватый тон к середке пожиже, к краям – погуще, а поверх набрала указанный текст.
– Товарищ Костин? Распишитесь-ка, Сергей Анатольевич, да примите пакет. Осматриваете печати, значит, собственноручно вскрываете конвертик, и знакомитесь в моем присутствии. Потом, – так же собственноручно, – бумажечку в мельницу извольте…
– Да я в курсе, – рассеянно кивнул головой технолог, – спасибо.
Такого удара он не получал никогда в жизни. Плод его вдохновения оказался жалкой, безграмотной, бескрылой пачкотней по сравнению с тем, что кто-то ослепительный сделал, судя по всему, просто между делом, небрежно, играя чудовищной, прямо-таки тектонической мощью своего таланта, как культурист играет бугристыми мясами… ЧЕТЫРЕ ГОДА ТОМУ НАЗАД!
Контролер поглядел на него, покивал сочувственно и доверительным тоном произнес:
– А на словах меня просили передать, что на настоящий момент эта технология настолько усовершенствовалась, что практически перестала быть собой. Они сказали: "Отменила сама себя". Сам академик Осин сформулировал, а потом еще четыре года сам же и разрабатывал. А это, – он небрежно указал на лежащие перед Костиным листки, – и секретят-то по инерции да еще потому что есть общие правила. Но все-таки просили передать, что вы молодец. Без малейших способностей к композиции уловить таким образом общую тенденцию может только очень крепкий профессионал. Бумажечки – в мельницу, а с вас позвольте расписочку…
Начальник цеха долго, из последних сил, с деревянным лицом терпел,
