Хотя всякий раз, когда я вижу сон, я не сомневаюсь, что это явь — акустика, цвет
и т. д. А жаль… Там-то я уж точно знал бы, что! надо делать. Уж я бы
постарался, чтобы не настало ни 7 ноября, ни 12 декабря тем более. Судьба
чертовски несправедлива ко мне. Почему, столь любящий древность, был я слишком
поздно рожден — как сказал один китайский поэт с неблагозвучной фамилией.
АВЕНТЮРА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой Антон дает понять, что деньги тоже пахнут.
За эпохой буржуазии последует эпоха рабочего, за экономикой свободного рынка и
буржуазными политическими компромиссами — эпоха авторитарного господства и
планирования.
К.Зонтеймер.
Позавтракав у гостеприимной Галинки, я спустился вниз к Антону и застал его за
сборами.
— Куда?..
— Если хочешь, составь мне компанию.
— А куда?..
— Потом скажу.
Заинтригованный, я согласился.
Во дворе уже стоял черный мотоцикл с коляской, куда мы забрались и быстро
понеслись по утреннему Орехову. Через пять минут мотоцикл уже стоял перед
железнодорожным шлагбаумом. Я насчитал тридцать пассажирских вагонов, следующих
из Жданова в Киев. За путями тянулись частные домики (я, кажется, никогда не был
в этой части города). Нашей целью был один из мелких поселков к югу от Орехова.
— Видишь ли, — сказал мне Антон, когда мы слезли с мотоцикла, — в нашем
наилучшем из возможных обществ все же есть "отдельные недостатки", на которые
наше руководство не реагирует, полагаясь на творческую активность масс…
— Ты имеешь в виду что-то вроде народной дружины или "голубого патруля"?
— Ты почти угадал. Только мы контролируем не чистоту водоемов или мелкое
хулиганство, а незаконное обогащение отдельных членов советского общества.
— А-а! Так у нас это тоже есть. Называется рэкет.
— Что есть сие?
— Молодые люди, вроде нас с тобой, объединяются в банду и облагают мелких
коммерсантов налогами, защищая их при этом от других банд.
— Это напоминает философию истории Чернышевского. А что они делают с выручкой?
— Берут себе, чтобы со временем самим стать мелкими предпринимателями…
— Заколдованный круг… Вот где проявляется ваша буржуазная сущность! Всякий
Робин Гуд мечтает стать шерифом. Нет, у нас все по-другому. Во-первых, мы не
воруем у торгашей деньги.
— А что же вы с ними делаете?
— Они их поедают…
— Серьезно?!
— А куда девать деньги-то?! Можно было бы сжигать, но это менее эффектно.
— Насколько я понял, ты действуешь не в одиночку.
— Ты правильно понял, и мы сейчас направляемся на встречу с моими соратниками.
Уже вечерело, а мы все еще сидели в засаде под видом картежников, собравшихся на
кружку пива под прикрытием дровяного склада. Наша жертва проживала на втором
этаже небольшого домишки. Еще в обед один из нас под видом агента соцстраха
выяснил у соседки, что хозяин возвратится поздно вечером. Но надо было ждать,
другого случая могло не представиться.
Наконец около девяти в кухонном окне жертвы зажегся свет. Мы встрепенулись. Под
окнами его квартиры росло несколько больших черешень; по стволу мы забрались на
балкон и через небрежно прикрытую дверь бесшумно проникли в зал. Торгаш был не
один, и это едва не испортило наши планы; но тут же мы услышали женский голос —
его собутыльницей была какая-то девка, которой не хватало на покупку немецких
полусапожек с гермесовскими крылышками. В масках и с преувеличенно большими
пистолетами мы вошли на кухню в момент их первого поцелуя. Он — рябой и плохо
выбритый — сразу понял, кто мы, а его гостья окаменела на все время нашего
посещения.
— Сколько вам надо? — спросил он, бледнея с каждым словом.
— Все! — Антон был намеренно немногословен, дабы его голос не запомнился жертве.
— Но ребята!.. имейте же совесть…
Пять дул смотрело на него. Из тайника под половицей он достал внушительных
размеров пакет со сторублевками, и я засомневался, съест ли он это все. Но нет,
по приказу лаконичного Антона, он порезал их пополам и, запивая водой из-под
крана, начал пережевывать. На глазах у него выступили слезы, а сами глаза все
бегали: не ждать ли откуда подмоги. Но подмоги не было: ни один дворник, сосед
или налоговый инспектор не появились в ту гибельную для его капиталов минуту. На
триста тринадцатой купюре он взмолился:
— Может, хватит?..
— Тебе посолить? — Антон был неумолим.
Эта трапеза — самая дорогая в жизни нашей жертвы — продолжалась около получаса.
Наконец, последние три сторублевки Антон вручил торгашу, которого уже начинало
рвать, и сказал:
— Это твоя зарплата. Помни это.
— Но это мои кровно заработанные деньги, — заартачился тот, хотя было уже
поздно.
— Ты не космонавт и не балерина. Не может столько человек твоего пошиба
заработать честным путем. Пора!
Пока рыцарь предпринимательства ползал по полу, отрыгивая остатки своего
состояния, мы покинули его квартиру тем же путем, что и пришли, и быстро
рассыпались в кромешной тьме. Наш мотоцикл стоял у дверей сберкассы.
— Ты осуждаешь это? — спросил меня Антон.
— Нет! Как раз наоборот! — ответил я, вспомнив шикарные автомобили новых
русских, подъезжающие к дверям ресторанов прямо по тротуару, и прохожих,
жмущихся к стенам домов (сопровождавший меня студент-испанец — он изучал в нашем
университете прозу Лескова — увидев это, сказал: "Я удивляюсь, как у вас до сих
пор не было революции!") — Может, потому, что ни один моих предков за последние
десять тысяч лет не стоял за прилавком.
— Да и мои тоже, — кивнул Антон. — А сейчас нам нужно алиби, и оно у нас, как на
счастье, есть — сегодня свадьба в Немецком клубе.
Перед тем, как появиться в клубе, мы зашли в буфет ореховского вокзала и выпили
по целой бутылке шампанского. ("Это, " — сказал Антон, — "для маскировки, будто
мы там уже давно были.") На подступах к Немецкому клубу было людно, стояли
автомобили свадебного кортежа, украшенные национал-социалистической символикой,
а шафер жениха в альпийской шапочке выговаривал за что-то шофёру одной из машин.
Мы проскользнули в свадебную залу на первом этаже и заняли первое же свободное
место с двумя столовыми приборами. Было уже около десяти вечера, и свадебные
торжества давно перевалили за экватор и разбились на несколько несвязанных
