Выбор флагманом самого старого и ветхого корабля поразил всех — лица стали суровыми, нахмуренными — невидимый запах порохового дыма заполнил помещение. Теперь всем стало ясно — пошла борьба не на жизнь, а на смерть. Самопожертвование одного приведет к победе всех, ведь виктория уже так близка…
— Галерам идти к Шлиссельбургу с десантом, что по диспозиции назначен — Псковского и Ладожского полка по батальону, и весь Новгородский полк. Шхерному флоту идти до Шлиссельбурга не теряя времени, высадить десант и занять силою форштадт. Дальнейшие приказы вам отдаст государь Иоанн Антонович!
Силин остановился, и несколькими предложениями довершил диспозицию, которая, по его мнению, неизбежно приводила к победе без больших жертв, на что ему указывал молодой монарх:
— Ярославский пехотный полк, с двумя драгунскими полками генерала Колчина, блокируют Петропавловскую крепость, если гарнизон окажет сопротивление. Этого вполне достаточно для выполнения предназначенного. И как только в столицу прибудет государь-император, сами гарнизонные солдаты выдадут ему коменданта с головою!
Глава 17
Форштадт Шлиссельбурга
Генерал-аншеф и сенатор Петр Панин
перед полуднем 8 июля 1764 года
— Великолепно, Яков Александрович! Перед ломовыми орудиями куртина не устояла и рухнула. Теперь можно на штурм идти, а то в любой час Миних для деблокирования свои войска подведет!
В подзорную трубу был хорошо виден пролом, вместо каменной стены образовался огромный завал. Так что под вечер можно начинать приступ сразу пятью батальонами, благо лодок подогнали множество. И надеяться, что фельдмаршал Миних на помощь не подойдет осажденному гарнизону. Но он уже старик, а потому безнадежно упустил время.
— Я думаю, нужно готовить гвардию к штурму, Петр Иванович, — граф Брюс был как всегда невозмутим. — Мы выполнили свое дело, теперь все за вами. Шлиссельбургская крепость полностью блокирована, бежать Иоанну Антоновичу некуда.
— Да, это так, Яков Александрович, графу Орлову удалось его мероприятие, — генерал-аншеф Панин незаметно поморщился — он недолюбливал Алехана за его популярность в гвардии и невероятную везучесть — настоящий баловень Фортуны. В подзорную трубу было хорошо видно, как на северном шанце суетятся пехотинцы, иногда виднелись всадники в кирасирских белых колетах.
Оба захваченных корабля, как они и уговаривались с графом, были отведены в озеро, и встали на якоря. На мачте яхты виднелся на нок-рее повешенный, судя по данным Орловым клятвам, это был изменивший императрице капитан. Теперь Шлиссельбург обложен полностью со всех сторон, и бежать «царю Ивашке» некуда. А вот вечера дожидаться нельзя, и тем более ночи, хотя потери при штурме будут минимальные. Потому что ляжет туман, и самозванец может тайно уплыть из крепости на лодке, а такой вариант развития событий совершенно недопустимо.
О скором штурме догадалась вся гвардия — солдаты и офицеры весело переговаривались, многие показывали пальцами на пролом. Все прекрасно понимали, что Смуте конец, и осталось только последнее усилие, совершив которое они смогут. И потери не устрашат — нет войны без них. Зато первые триста смельчаков получат серьезный рывок в чинах, такие награды ведь просто так не даются.
Радовало и другое — крепость практически прекратила стрельбу, видимо или окончился огневой запас, либо большие потери среди канониров. А может все вместе взятое. По форштадту еще стреляли, а вот по северному шанцу пушки не палили, а потому солдаты там сгрудились, вот только непонятно чем занимались — слишком далеко.
— Вы, сударь, удивительной наглости человек, из гвардейской грязи в генералы вылезли, а субординации не научились, — сквозь зубы Петр Иванович помянул Орлова, едва сдерживаясь от забористой ругани. А причины на то имелись, и очень серьезные.
Еще бы — он отправил на правый берег двух фурьеров с офицером, и до сих пор не получил донесения. Причем этот наглец их не отпустил обратно. Видимо, победную реляцию настрочил императрице Екатерине Алексеевне и присвоил, по своему обыкновению, себе всю славу. Виктории жаждет, ордена Святого Андрея Первозванного и других наград. А уж захват двух мелких корабликов расписал так, что Гангутская баталия меркнет перед его жизнеописанием, прохиндей!
— Господин генерал-аншеф, — Брюс неожиданно побледнел и из уверенного в себе генерала стал растерянным и донельзя удивленным человеком. Потомок шотландских королей с обалделым видом смотрел Петру Ивановичу за спину, не в силах вымолвить слова.
Панин быстро обернулся и застыл в удивлении. Радостно переговаривающиеся за спиной гвардейцы уже молчали, веселость мгновенно пропала, а лица преображенцев моментально стали хмурыми. Да и облака накатили на солнце — легкий сумрак опустился на землю.
К нему шли трое в изорванных мундирах лейб-гвардии Преображенского полка, причем двое фактически несли третьего, подхватив под руки. Судя по золотым позументам, тот был генерал — но ведь из таковых в полку сейчас был только один — граф Алексей Григорьевич Орлов.
— Что за шутки, — пробормотал Панин, совершенно не узнавая Алехана. Синие, обезображенное кровавыми разводами лицо, совершенно оплывшие глаза, которые и щелками назвать невозможно, черные от синяков руки. А где горделивая походка — ноги генерала просто волочились по земле голыми и совершенно грязными ступнями.
— Алексей Григорьевич, это вы?
Панин в ужасе смотрел на изуродованного человека, которого бережно усадили на барабан. Потому как тот застонал, и тут же разразился вычурной руганью, можно было понять, что страдалец не просто жив, а находится в уме, твердой памяти и просветленном сознании.
— Кусок отбитого дерьма я, а не граф Орлов. Взлетел называется… Все перья выщипали, даже из жопы…
Голос был узнаваем, только шепелявил много, но еще больше матерился. У Панина замерло в груди сердце, и он в растерянности посмотрел на северный шанец, и на корабли, что стояли на Ладоге. В полном недоумении генерал спросил:
— Значит, у вас не вышел абордаж?!
— Самих взяли — в начале из пушек расстреляли в упор, потом скампвея появилась, и все уцелевшие лодки перетопила, раз вы об этом тут не знаете. Я с десятком преображенцев на борт бота залез, дрался сколько мог, пока не свалили… А потом как мертвую падаль в реку выбросили. За доску уцепился и меня к берегу вынесли, где гвардейцы и подобрали… Ни хрена себе отделали — в отбивную с кровью…
Орлов выплюнул кровяной сгусток и замолчал, гвардеец поддержал его за плечи, не дав упасть на землю. Панин посмотрел на его долговязого товарища, с кровавой ссадиной на щеке:
— Кто таков? Что у вас там случилось?
— Капрал второй роты Михайло Палицын, господин генерал. Не вышел у нас абордаж, всех перетопили как щенят слепых, тут Алексей Григорьевич истину вам поведал. Проклятая скампвея постаралась — мы ее в тумане не разглядели. А всех кто на берег выплыл, лейб-кирасиры и петербуржцы переловили по кустам, только мы трое вовремя схоронились и нас не нашли. Хотя изменники искали усердно…
— Войска, что на шанец были отправлены, предали императрицу Екатерину Алексеевну, отказавшись от присяги?
— С радостью отреклись, псы…
Алехан снова ожил и стал ругаться — Панин только морщился при каждом его хулительном слове.
— А кого на мачте повесили?
— Палицын разговоры мятежников из кустов подслушал. Говорят, по приказу самого Ивашки, вздернули офицера, что его ругать стал. Или эти акулы морские сами повесили, непонятно… Но что вздернули, то точно. Хоть ничего не вижу, но сказали что висит на мачте… И нас с тобой, Петр Иванович скоро вздернут — рядышком сушиться будем…
— Не говори мне ерунду, Алексей Григорьевич! Через час пойдем на штурм и повесим самозванца…
Алехан хрипло рассмеялся, словно ворон закаркал, а Панину от этого клекота стало дурно — командующий гвардией внезапно ощутил, что дела пошли крайне скверно. Это подозрение усилилось словами Алехана настолько, что превратилось в разверзнутую под ногами бездну. Петр Иванович словно окаменел, слушая слова графа.
