Но постоянно нарастающее чувство голода…
– Нет, – поправился Шлиман, – все-таки это был не просто голод. Гораздо больше похоже на приближение гипогликемического[51] приступа. Сосущее ощущение пустоты не только в желудке, а во всем организме сразу, приступы слабости, дрожь в конечностях…
Потом его властно потянуло на северо-запад, хотя совсем недавно он намеревался идти в противоположном направлении, и на этом пути им все чаще стали попадаться мертвые арабы, бредущие туда же. Соотечественников он отчего-то не заметил среди них, возможно, из-за ночной темноты, пусть видел он сейчас гораздо лучше, чем в прошлой жизни, а может, и потому, что танкисты в своих подбитых гранатометами и ПТУРСами машинах, как правило, сгорали до головешек и пепла. Нечему там было ходить.
Через час или два тупого, безмолвного, но целенаправленного марша все густеющей толпы они наконец дошли. По мере приближения к непонятной, но невероятно манящей цели скорость шага убыстрялась, покойники начали возбуждаться, возникло некое роеподобное движение, когда каждая особь, ненавязчиво и негрубо, но целеустремленно отталкивает, оттесняет других, чтобы оказаться как можно ближе к объекту вожделения.
То, что Шлиман с ефрейтором оказались не столь активными, их и «спасло». Под шквальный пулеметный огонь они не попали и под гусеницы транспортера тоже. Но как пчелу или комара, стремящегося к добыче, можно убить, но нельзя просто отогнать, так и они, уцелевшие, продолжали стремиться вперед. Только увидев живых людей, капитан словно очнулся, к нему вернулся «разум», и он понял, что именно происходит.
– Дальнейшее вы знаете. Ефрейтор оказался существом гораздо более примитивным.
Эти увлекательные, этнографические, можно сказать, то есть посвященные нравам и обычаям покойников, разговоры (познавательные, кто же спорит) поселяли в душе Ляхова все больше и больше сомнений. В довершение всего случившегося, хотя бы только на протяжении последних трех дней. Даже не касаясь всего предыдущего.
Он еще что-то говорил, параллельно ведя внутренний диалог с самим собой и с Майей тоже, а где-то совсем с краешка еще и прикидывая, как и о чем стоит поговорить при первом же удобном случае с Татьяной.
Очень уж запутанной оказывалась эта история. Жутко нелогичная, несогласованная даже внутри предложенных обстоятельств, которые и сами по себе весьма абсурдны.
В общем, что-то здесь не так, не выстраивается, хоть ты лопни.
В Триполи (он же по-арабски Тарабулус-эш-шам) – достаточно большом портовом городе с трехсоттысячным населением, стоящем на самой границе Израиля с Сирией, – Ляхов был только один раз.
Там располагалась операционная база Средиземноморской эскадры Черноморского флота, обслуживавшая дивизион боевых катеров и тральщиков.
Основные силы – четыре тяжелых крейсера, эсминцы, танкеры, транспорты и прочее – стояли в Хайфе, и однажды приятели из медсанупра эскадры устроили Вадиму двухдневную экскурсию в Триполи под благовидным предлогом участия в комиссии по обмену каким-то опытом.
О городе как таковом он получил крайне поверхностное впечатление, на знакомство с достопримечательностями удалось выкроить всего часов около трех. В памяти остались только Большая мечеть (перестроенная в XIII веке турками из византийской православной церкви Богородицы), оригинальной архитектуры мечети Буртасия, Тейлан и Сакракия (все – XIV века, то есть когда турки уже укоренились и начали строить сами), несколько действующих христианских церквей, где молились в основном арабы-марониты, а также громадный и по-настоящему восточный базар.
Несмотря на административную принадлежность к Израилю, в Триполи исторически жили почти исключительно арабы и некоторое количество европейцев, так что колорит «Тысячи и одной ночи» и сказок Гауфа сохранялся в неприкосновенности.
Ляхов приобрел в лавках тамошних ремесленников несколько экзотических и, похоже, подлинных вещиц для подарков родителям и друзьям.
Но главное, что требовалось сейчас: он запомнил планировку территории военно-морской базы, где не бывал не только Тарханов, но, что удивительно, и Розенцвейг тоже. Впрочем, как объяснил Григорий Львович, работал он по другим направлениям, и флот в круг его интересов не входил.
После того как они остановились на въезде в город со стороны поселка Зегарта и обсудили дальнейшие действия, Вадим возглавил колонну, а Тарханов, наоборот, перестроился замыкающим, чтобы, в случае чего, обеспечить огневую поддержку по всем азимутам.
На улицах вражеского города боевой устав предписывал действовать именно так. Пусть и невелик риск, а вдруг какой-то отморозок, хоть живой, хоть мертвый, например из банды, к которой принадлежал Руслан Гериев или аналогичной (наличия других живых в этом мире априорно исключать было нельзя), вздумает высунуть из окна одного из тесно стоявших по сторонам проспекта домов трубу гранатомета.
Снова всплыли слова чеченца: «Гранатомет, «муха», хорошо». Да уж, особенно в упор, в моторный отсек.
Ляхов на узких средневековых улицах сумел выдержать направление, что было не так уж и трудно, потому что море то и дело проблескивало в просветах между домами, а скоро стали видны и мачты кораблей, обозначая тем самым близость порта.
Российская база располагалась левее торговой гавани, на самом мысу, напротив которого на небольшом расстоянии виднелись три скалистых островка. Названий их Вадим не запомнил, но знал, что на одном из них помещаются склады топлива и боеприпасов, а на двух других – позиции береговых и зенитных батарей, не только прикрывающих подходы с моря, но и могущие, в случае необходимости, держать под огнем весь Триполи, его ближайшие окрестности и ведущие к городу дороги.
Ехал Вадим не торопясь, поскольку и вообще спешить было некуда и чтобы не влететь за любым из многочисленных поворотов в неожиданное препятствие.
А таковых здесь хватало. Припаркованные вдоль тротуаров автомобили, стоящие перед светофорами на перекрестках и прямо на проезжей части, создавали местами почти непреодолимые заторы.
То есть так, как их застал момент…
А какой, кстати, момент? – снова задал себе Ляхов сакраментальный[52] вопрос.
Тот ли, в который совершился их переход в мир бокового времени, или данный конкретный? Скорее, все-таки первое, то есть мы как бы имеем перед собой моментальную фотографию трехдневной давности.
Вот как сработал в тот миг затвор объектива, так все и застыло. Иначе машины и прочие предметы возникали бы перед ними непрерывно, в соответствии с тем, как они перемещаются в том, нормальном мире. Объяснить, почему именно так, он не мог, и капитан Шлиман тут был не помощник.
